"Черное с белым", для Рончега

[bleach-fest]

Название: Черное с белым
Автор:  Eishi
Бета: Grethen
Персонажи: Гин, Рангику
Рейтинг: PG
Категория: джен
Жанр: character study, экшн
Краткое содержание: их история началась еще в Руконгае, и до встречи в последней битве с Айзеном они прошли долгий путь.
Предупреждения: спойлер 415, 416 главы манги
Дисклеймер: персонажи не мои, выгоды не извлекаю.
По заявке  Рончег:

текст заявки

- что-нибудь про Шухея, слэш(не обязательно), экшн, бытовуха, например, про приключения в Каракуре, или АУ про то, кем он был при жизни, или простые шинигамские будни в Сейретее*_* если еще и присутствие Казешини в человеческой форме - вообще красота))
приветствуются пейринги (кто сверху - без разницы^///^): Кенсей/Шухей; Шухей/Казешини; Ренджи/Шухей; Гин/Шухей; Шухей/Юмичика; Шухей/Рангику, да в принципе кто угодно, лишь бы не Айзен, Тоусен, Комамура или Хицугайя)))
- Урахара/Хирако, от времен Маятника до вайзардов в Каракуре, как бы могли развиваться отношения(прошу прощения за косноязычность формулировки )
- джен, Гриммджо, гуляющий сам по себе - пост-Уэковская арка, приспособление к новым условиям, все что угодно, лишь бы был живой
- или все что угодно по поводу следующих пейрингов:
Бьякуя/Ренджи
Ичиго/Рукия
Урахара/Ичиго
Кёраку/Укитаке
Ренджи/Ичиго
Гриммджо/Улькиорра
Старк/Нноитора(а вдруг?..)
Ичиго/Улькиорра
Гин/Кира
Гин/Рангику
Урахара/Йоруичи

расстановка топ-боттом в слэшных пейрингах не важна))) Рейтинг, в принципе, тоже.

Приветствуется: присутствие очеловеченных занпакто из филлеров; бытовые зарисовки; юмор и стеб(как дополнение );

Ограничения: не ангст ради ангста, не БДСМ и не нон-кон, не десфик, не сонгфик, не МПРЕГ; не фем-слэш, не пейринги с Хицугайей;
категорически не люблю Айзена, Тоусена, Маюри и всех арранкаров кроме Гриммджо, Старка и Улькиорры.

Отношение к спойлерам: читаю новые главы манги каждую неделю)



Рангику не помнит свою прошлую жизнь, зато помнит, как началась новая. С одуряюще яркого солнца и вкуса дорожной пыли на губах. А еще – склонившегося над ней тощего, щурящегося мальчишки.
Ныл затылок и запястья, еще не забывшие, как их сжимали в железной хватке. В груди, несмотря на изматывающе жаркий полдень, разливался могильный холод.
Мальчик протягивал ей сушеную хурму, в руках у него было еще несколько. Он странно улыбался — кажется, слишком широко для своего лица, и при мысли об этом становилось неуютно.
- Ешь, - он поднес хурму ближе к лицу Рангику, чтобы она могла почувствовать едва различимый, сладковатый запах.
Мальчика звали Гин, и его волосы были белыми, как рис.
- А ты?
- Рангику.
- Ран-тян, да? Ты любишь сушеную хурму?
Она покачала головой.
- Жаль, - в голосе Гина скользнуло сожаление. - Ну ничего, найдем для тебя что-нибудь другое.
Он успел повернуться и отойти шагов на двадцать, когда Рангику, поднявшись, несмело крикнула ему в спину:
- Я могу... могу остаться? С тобой?
Вместо ответа Гин остановился и, не оборачиваясь, помахал рукой, приглашая присоединиться. Рангику сделала шаг вперед, потом еще один. А в следующий миг уже бежала к нему со всех ног.

* * *

Они нигде не задерживаются подолгу. На первый взгляд кажется, что никакой конкретной цели у их путешествия нет. Районы Руконгая меняются один за другим, как обветшалые декорации в представлениях бродячей труппы, которую им повезло увидеть один раз в какой-то деревеньке, но иногда Рангику начинает казаться, что они что-то ищут. Точнее, ищет Гин.
Длинные переходы для нее тяжелы, поэтому они довольно часто останавливаются на отдых. Иногда, если везет, им удается переночевать под нормальной, почти не дырявой крышей, но чаще приходится довольствоваться малым. Засыпать под открытым небом – все равно что смотреть на застывших в ночи светлячков.
Рангику старается, как может. Понимая, что из-за нее они не могут идти достаточно быстро, чтобы достигнуть следующей деревни засветло, она делает вид, что с ней все в порядке, и она совсем не устала. Даже улыбается, вспоминая с восхищением горячие рисовые шарики, которые они видели утром на прилавке и которые им, разумеется, не достались. Но можно же немного помечтать. На лавки с едой с завистью косится каждый оборванец.
Руконгай жесток к детям.
Рангику продолжает говорить, стараясь сосредоточиться на уходящей из-под ног тропинке. И вздрагивает испуганно, когда натыкается взглядом на знакомые ноги прямо перед собой. Вскидывает голову, утыкаясь лбом в поднятую ладонь Гина.
- Ты вся дрожишь, Ран-тян. Ты устала.
Она пытается расслабленно улыбнуться, уже готовясь сказать, что с ней все в порядке, но мир внезапно встает на дыбы. В себя она приходит на коленях Гина. Они сидят под деревом, недалеко от той тропки, по которой шли совсем недавно. Или давно? Рангику видит ее сразу же, как открывает глаза.
У Гина острые, холодные коленки, это чувствуется даже сквозь одежду. Он всегда старается быть на солнце, будто впитывая щедро разливаемое тепло, стараясь насытиться им, запасти на случай, когда придется оказаться в тени. Но тепла всегда мало. Если бы Гин был один, возможно, ему бы хватило. Хотя бы на ночь, пока солнце не вернется. Но их двое. С того самого дня, как Гин склонился над лежащей в пыли Рангику; с того дня, что стал первым в ее теперешней жизни.
Гин делится с ней теплом. Точнее, отдает без остатка. Будто только ради этого и копит его весь день, как свернувшаяся на горячем камне белая змейка.
Рангику прижимается щекой к его ноге, обхватывает пальцами тощую лодыжку. Ей уже лучше, все в порядке.
- Мне щекотно, Ран-тян, - тянет Гин с улыбкой. Она не видит ее, только слышит. И ей тоже хочется улыбаться.
- Прости, - шепчет она тихо. - Мы снова задержались из-за меня. Но я уже в порядке, так что…
- Все равно бы не успели до ночи, - Гин принимается ерзать на месте, Рангику поднимает голову, поворачиваясь, чтобы посмотреть, в чем дело. И утыкается носом в большое яблоко.
- Гин, - только и может она выдохнуть.
Желудок тут же скручивает жгутом. Голод – единственное, перед чем ледяная пустота в ее груди отступает ненадолго, и потому Рангику ему даже рада. Это больно и мучительно, будто что-то разъедает ее изнутри, отщипывая по кусочку, но, как ничто другое, заставляет чувствовать, что она все еще жива.
- Я стащил его у того торговца. Усердие, с которым он отгонял нас от своего прилавка, заслуживало вознаграждения.
- Но как же…
- Свое я уже съел, - опережает ее вопрос Гин.
Снова лжет.
Правда слишком очевидна, особенно при звуке его урчащего живота, но Гин улыбается, как ни в чем не бывало, и, наверное, будь на месте Рангику кто-нибудь другой, этого хватило бы, чтобы его провести.
Она всегда знает, когда Гин лжет. Почему-то знает, несмотря на все уловки и ухищрения с его стороны, несмотря на плотно сомкнутые веки и улыбку, и такой уверенный, убеждающий голос.
- Научись врать поубедительней, - легонько щелкает его по носу Рангику.
Гин не оправдывается.

* * *

Осень нагоняет их на границе пятьдесят третьего района. Бьет в спину холодным ветром, заставляя Рангику обхватить руками плечи и невольно сжаться в комочек, сев на корточки прямо на дороге.
- Рано, - хмуро роняет Гин, поднимая голову к серому небу.
Ветер треплет его косоде, ныряет в широкие рукава и мечется там безудержно, с оглушающим свистом. Зажмурившись, Рангику зажимает уши.
Она вздрагивает, когда на ее запястье сжимаются ледяные пальцы.
- Гин?
- Идем, уже недалеко.
Она поднимается, снова обхватывает себя руками, пытаясь хоть как-то согреться.
- Мне холодно, Гин.
- Я знаю. Потерпи еще немного, Ран-тян. В деревне достанем теплую одежду.
Рангику кивает. Это значит, что она снова будет ждать Гина в безопасном месте, каким бы оно ни оказалось. Она слаба и быстро выдыхается, поэтому о том, чтобы участвовать в «добыче» с Гином наравне не может идти и речи. Потому что только дурак думает, что кто-то из жителей, и без того едва сводящих концы с концами, вдруг расщедрится на теплую одежду для каких-то оборванцев.
Гин уйдет воровать. А вора, как и волка, ноги кормят. Рангику остается только ждать.
Она дрожит, вжавшись в угол полуразвалившейся лачуги на окраине деревни. В ее крыше прорехи, куда с легкостью мог бы ввалиться человек, а ставни все вырваны. Хорошо, что окно всего одно.
Возле ног бьется в агонии затухающий костерок.
Кажется, Рангику задремала ненадолго, потому что он почти погас. Хотя какое там задремала. Провалилась в пустоту – так точнее. Наверное, когда-то она могла спать, как все, но сейчас уже не может. Вместо сна приходит пустота – безмолвная, ледяная. Она не дает ни сил, ни отдыха, только страх – пробирающий до костей, одуряющий. Рангику мало спит и, наверное, поэтому слабость не уходит.
Она боится закрывать глаза.
Боится не суметь вернуться.
Рядом лежит хворост, который они набрали в лесу по пути сюда. Рангику подбрасывает в огонь несколько веток и подставляет ему дрожащие ладони.
Оближи.
Согрей.
Пламя равнодушно вгрызается в подкинутые ветки, не обращая на Рангику никакого внимания.
Гин уже должен был вернуться. Рангику не знает, сколько прошло времени с тех пор, как он ушел. Наверное, вечность. Когда он появляется на пороге, растрепанный, с разорванным рукавом и опущенной головой, ей кажется, что в лачуге наконец-то стало теплее. Видимо, разленившийся костерок все-таки вспомнил о своих обязанностях. Не зря же хворост лопает, обжора бестолковая.
Гин переступает порог и замирает на месте. А затем поднимает голову и смотрит на Рангику, пытаясь улыбнуться, как обычно. Разбитая губа болезненно дергается, заставляя его скривиться.
Рангику вскрикивает тихо, а затем бросается к нему, поднимает руку к разбитому лицу и застывает на полпути, не смея прикоснуться.
- Гин…
- Не повезло в этот раз. Попался.
Рангику не будет плакать. Она пообещала себе давным-давно и сдержит слово. Вот бы еще перестало щипать в глазах, и не мешал бы дышать комок в горле.
- Пустяки это все, Ран-тян, - отмахивается Гин. - По-глупому нарвался. Заживет, не стоит даже внимания обращать.
Рангику молчит. Смотрит на его острый подбородок, на размазанный по щеке след, на то, как Гин слизывает выступающую на губе кровь, и как открывается едва затянувшаяся ранка при попытке нацепить на лицо маску беззаботной, хоть и с примесью горечи улыбки.
Почему-то Рангику думала, что даже кровь у Гина серебряная, как волосы. А вышло, что красная, как у всех.
Она отрывает кусок ткани от своего и без того недлинного юката и принимается аккуратно, боясь лишний раз потревожить разбитую губу, стирать с подбородка Гина кровь. Хочется убедить себя, что окажись она рядом, всего этого не случилось бы. Что все бы обошлось, и сейчас они вдвоем сидели бы у огня, закутавшись в украденное покрывало.
Холод в груди выпускает крючья.
Рангику не умеет лгать себе так же, как Гин не умеет лгать ей. Но оба пытаются. По-прежнему безуспешно.
Ничего, думает Рангику, они справятся. Переживут эту ночь, как многие другие – сплетая руки и ноги, прижимаясь друг к другу как можно ближе, дыша – она ему в шею, а он – ей в висок. Делясь оставшимся теплом в ожидании рассвета.
«Правда ведь, Гин?» хочет спросить Рангику. И только сейчас замечает, что его левая рука безжизненно свисает вдоль тела. Заметив ее взгляд, он отступает на шаг и обходит ее сбоку, направляясь к костру.
- Кажется, ты совсем не подкидывала хворост, Ран-тян. Ну как так можно? Уснула, наверное?
Раздирающий грудь холод раскрывается крупным цветком. Крючья на его стеблях вонзаются глубже, в самое сердце.
Гин продолжает говорить. Размышляет вслух, хватит ли им веток, чтобы поддерживать огонь всю ночь, и что, пожалуй, он будет первым, кто останется за ним следить, пока Рангику поспит.
Но она его не слышит.
Потому что вырывается наружу, в стылую осеннюю ночь и, не чуя под собой земли, бежит туда, где горят огни деревни.

* * *

Еще никогда в жизни Рангику не приходилось столько кланяться. Стучать в двери неприветливых домов, видеть незнакомые лица, хмурые взгляды, слышать злое «убирайся» или же вовсе довольствоваться глухим молчанием вместо ответа. Но она не может остановиться. Просто не может. Ноги несут ее дальше, от дома к дому, взлетают и опускаются в просящем жесте руки, сгибается в поклоне спина, и посиневшие губы шепчут, не переставая, «пожалуйста, прошу, пожалуйста». Своего голоса Рангику уже не слышит. Когда перед ней отъезжает в сторону очередная дверь, все, что она может, это упасть на колени в промерзшую пыль и беззвучно плакать, не в силах уже ничего сказать.
В глазах стоящей на пороге старухи усталое безразличие.
- Чего надо?
Рангику вскидывает голову, шепчет дрожащими губами «пожалуйста» и снова утыкается лбом в землю. Она готова простоять так вечность, лишь бы ее мольбы были услышаны.
- Ладно, хватит уже тут в грязи валяться, - неожиданно смягчается старуха. - Можешь переночевать здесь. И прекрати реветь. Слышишь?
В первый миг Рангику не верит своим ушам, но через секунду встает с колен и вытирает слезы рукавом.
- Вот так гораздо лучше, - одобрительно кивает старуха. - Ну, проходи, чего застыла?
- Простите, - хрипло, напрягая горло, чтобы говорить громче, давит из себя Рангику. - Со мной друг… он ранен. Помогите, прошу.
Она снова кланяется, низко, не обращая внимания на ломоту в пояснице.
- Ты из-за этого, что ли, тут ревела? – насмешливо поджимает губы старуха. - Эка невидаль, в нашем-то районе. Ты, деточка, видать, тут совсем недавно. Ладно, веди его сюда, посмотрим, что там с ним.
Рангику не заставляет повторять дважды. Она бежит обратно к заброшенной лачуге чуть ли не быстрей, чем бежала от нее.
Гин встречает ее у дверей. Костер за его спиной уже давно потух, только остывающие угли слабо мигают в темноте десятком крохотных красно-оранжевых глаз. Рангику не хочет слышать вопросы, и Гин не спрашивает. Просто позволяет потянуть себя за рукав, молча следуя за ней, когда она ведет его к старому, покосившемуся дому.
Хозяйка не говорит им своего имени, но Рангику почтительно называет ее «оба-сан». На Гина старуха смотрит с явным неодобрением.
- Садись, - кивает она на циновку возле кипящего над костром котелка в центре комнаты.
Гин медлит, отвечая ей настороженным прищуром.
- Дерзкий мальчишка, - вздыхает старуха. - Видать, за то и получил. Или садись, чтобы я осмотрела твою руку, или убирайся вон. Ночи нынче уже холодные. Глядишь, разом присмиреешь.
Рангику мягко подталкивает Гина в спину. В ее глазах немая просьба.
Когда он садится у огня, Рангику с тихим вздохом оседает на деревянный пол. Она почти не шевелится, пока старуха щупает протянутую руку Гина, следя за тем, реагирует он на боль или нет. От тепла неудержимо клонит в сон, но Рангику по привычке сопротивляется ему.
- Похоже, ничего серьезного, - наконец решает старуха. - Обычный перелом. Повезло, что кость не сильно смещена. Перевязать потуже, да ждать, пока само срастется.
Рангику не сдерживает облегченный вздох, хотя ее все еще не отпускает мелкая нервная дрожь, и горло саднит, будто туда песка насыпали.
- Еще сотню раз успеет во что-нибудь вляпаться, - ворчит оба-сан.
- Постараюсь оправдать ваши надежды, - не остается в долгу Гин.
- Поговори тут еще у меня, - бросает через плечо старуха, но злобы в ее голосе нет. Отвернувшись, она зачерпывает из котелка какой-то бульон и сует чашку с ним в руки Рангику. - На вот, поешь немного. Не слишком сытно, не рис, но все ж таки. А с тобой, - тычок узловатым пальцем в Гина, - сейчас разберемся.
Кряхтя, она поднимается с колен и, отойдя в дальний угол комнаты, принимается рыться там в каких-то ящиках, бормоча себе что-то под нос.
В чашке Рангику действительно не рис, но она даже не думает жаловаться. Сейчас этот жидкий бульон с парой кусков картофеля и моркови для нее величайшее лакомство.
- Переночуете, и чтоб к утру духу вашего тут не было, ясно? Я и так к старости из ума уже выжила – пускать в дом попрошаек.
Рангику замирает с чашкой у рта. Горячий пар от супа ложится ей на ресницы, льнет к щекам.
- Простите, оба-сан, - снова кланяется она. - Спасибо, что позволили остаться. Мы не причиним вам неудобства.
- Ну разве что объедим подчистую, - добавляет Гин, неприятно улыбаясь. Даже несмотря на боль в разбитой губе, он не может отказать себе в этой привычке.
К счастью, его замечание старуху не задевает.
- Если б только в еде было дело, - вздыхает она, возвращаясь к огню с какой-то баночкой, двумя плоскими дощечками и тряпками в руках. – Неспокойно у нас нынче, все боятся чуть ли не каждого шороха, да покрепче двери запирают. А тут вы под окнами шляетесь. Скажите еще спасибо, что камнями не забросали.
Рангику неуютно ежится от этих слов. Бросает вопросительный взгляд на Гина, но тот делает вид, что слишком увлечен своей порцией супа, которую неуклюже налил себе одной рукой, не дожидаясь разрешения хозяйки.
- Люди пропадают, - продолжает бормотать старуха, наливая в глиняную чашку с отколотым краем резко пахнущий травами настрой из той баночки, что вытащила из ящика. Затем разбавляет его горячей водой, осторожно нюхает, добавляет еще немного воды. – Был человек и нету. Только одежду и находят, да и то не всегда.
- Но... но причем здесь мы? – непонимающе шепчет Рангику.
- Да чужаки потому что. С чужаков все и началось. Объявились пару месяцев назад. И не абы кто ведь. Шинигами.
Плечо Гина слабо дергается при последнем слове. Хотя, может, от боли в сломанной руке, кто знает. Рангику же кажется, что ей нечем дышать.
Грубые, мозолистые от мечей руки, хватающие ее за запястья... Зажимающая рот ладонь... Черные, непроглядно черные одежды, закрывающие солнце... Исходящая от них острая, пригибающая к земле сила... Чужие пальцы на ее бедре, чужие смешки над ухом, и холод, который вливается в нее, заполняя каждый уголок души...
Шинигами.
Что-то болезненно дергается внутри, как бывает каждый раз, когда Рангику пытается вспомнить другую, прошлую жизнь. Она прячет дрожащие пальцы в кулаки, чувствуя, как расползается по телу забытый, загнанный вглубь ужас.
- Кто их знает, что они тут забыли, в пятьдесят третьем-то.
Продолжая рассказывать, старуха пододвигает Гину чашку с травяным настоем. В ее жесте читается приказное, не терпящее возражений «пей». Гин морщится, но не спорит.
- Слышала, дальше первых десяти районов они не суются. Оно и понятно, здесь свои порядки. А тут вдруг нате – объявились. Сплюнешь настой в костер – вылетишь отсюда, ясно? – грозно предупреждает Гина оба-сан. Судя по гримасе, тому очень хочется именно так и поступить, но под суровым взглядом старухи он честно сглатывает лекарство. – Ну а мы что? Пустили переночевать, с нас не убудет. Старейшина в свой дом их отвел. А на утро шинигами след простыл. Вот только и дочка старейшины тоже пропала.
- Увели? – кривится Гин, снова прикладываясь к чашке с супом.
- Да кто ж их знает? - пожимает плечами старуха. - Собрали людей, пошли за ними. Думали упросить. Может, отпустили бы девку, хотя... Так и не нашли никого. А спустя пару дней выловили в реке изодранное кимоно, которое старейшина в том году дочке подарил.
Старуха замолкает ненадолго, раскладывая на циновке принесенные тряпки и выбирая ту, что подлиннее. Гин с хлюпаньем допивает бульон и отставляет чашку в сторону.
Рангику не чувствует пальцев рук. По венам словно вода со льдом течет, царапает изнутри, и мелодично звенят, ударяясь друг о друга, острые ледышки. Их слишком много, они застревают, скапливаются в кончиках пальцев, лишая их чувствительности. Снова и снова в голове крутится рассказ о пропавшей девушке, и не отпускает ощущение, будто Рангику знает, через что на самом деле пришлось пройти дочке старейшины.
- Так что теперь нам чужаков пускать запрещено. Уходите утром, пока никто не прознал, что вы тут были, - бурчит себе под нос старуха, присаживаясь возле Гина с дощечками и куском длинной, сложенной вдвое ткани. - Давай сюда руку, оборвыш, перевязать надо.
- Но ведь все это давно было, - замечает тот, стараясь не кривиться, когда дощечки зажимают его руку с двух сторон, и старуха принимается приматывать их тряпицей, чтобы зафиксировать кость в правильном положении.
- А кто сказал, что «было»? - невесело хмыкает она. – Люди здесь до сих пор пропадают.