"Девять с половиной", Зараки/Юмичика, PG-13. Для Lucky

[bleach-fest]

Ужасающе прошу прощения за задержку! И вообще, это совсем не тот фик, который задумывался изначально... но часть того погибла вместе с жестким диском, и я сочла, что это знак судьбы.



Название: Девять с половиной

Автор: swallow.

Бета: ????

Пейринг: Зараки/Юмичика и немного Иккаку/Унохана

Рейтинг: PG13

Жанр: восемь драбблов юмора, один драббл экшна, полдраббла романса

Краткое содержание: история одиннадцатого отряда в девяти с половиной драбблах

Дисклеймер: у Кубо Тайто все украдено до нас. Я же украла концепцию у автора романа «История мира в восьми с половиной главах», несколько стихов из «Песни Песен» и немножко идеи у Jasherk. Гомен…



Написано по заявке Lucky, который(ая),

помимо всего прочего,

-Ренджи\Ичиго

-Бьякуя\Укитаке

-Гин\Бьякуя

-Ренджи\Бьякуя

-Йоруичи\Куукаку Шиба (что-нибудь задорное)

-Айзен\Гин

-Хичиго\Ичиго (какой-нибудь психодел)

-Урахара\Исида

Маюри в «домасочном» периоде очень интересует.

Главное требование – максимально возможное соответствие канону и

характерам. Рейтинг – не особо важен, лучше больше сюжета)

Желательно авторский текст.

Отношения к манге: +.

К филлерам: -. хотел(а):

Взаимоотношения в 11 отряде, отдельным пунктом Ячиру – ее история и жизнь)

Зараки – про него что угодно употреблять буду, но хотелось бы и для него

простого человеческого счастья с каким-нибудь шинигами)) с Юмичикой,

например)

Буду рада, если интересные и\или сумасшедшие на первый взгляд пейринги буду

написаны логично.



1.

- Сестричка! – рослый парень с торчащим на макушке хвостом красно-рыжих волос придержал за рукав проходящую мимо черноволосую девушку. – Сестричка, а как бы мне вашего капитана найти?

Девушка смерила его тяжелым взглядом и ответила мелодичным, но, вне всякого сомнения, мужским голосом:

- Я бы на твоем месте не рвался так на встречу с нашим капитаном.

И, эффектно взмахнув волосами, прошествовала… точнее, прошествовал мимо.

- А?.. - только и сказал агрессор.



Когда две недели спустя Абарай Ренджи вступил на территорию одиннадцатого отряда и встретился с пятым офицером Аясегавой Юмичикой, он оценил всю степень своего заблуждения.



2.

Компания была как на подбор – трое самых настоящих голодранцев, осмелившиеся осквернить своими босыми и наверняка немытыми ногами многовековые мостовые Сейрейтея.

Высоченный мужик с грязными нечесаными лохмами и раскрашенной шрамами мордой.

Бритый наголо парень, нагло ухмыляющийся каждому встречному и постоянно пританцовывающий, словно не в силах сдержать рвущуюся из него радость.

Невысокое – по сравнению с первыми двумя – нечто неопределенного пола с неровно обрезанными темными волосами, в длинном драном кимоно, но несущее себя так, словно прекраснее природа еще ничего не создавала.

Все трое – с катанами.

Ах да – и крошечная девчушка на плече у самого высокого – и самого опасного на вид.

Гнать бы таких шутов гороховых, только духовная сила от них перла такая, что некоторые шинигами послабее не могли удержаться на ногах. И хрен бы с ней, с силой – и не таких Сейрейтей видел, - но для желающих стать шинигами препятствий чинить не принято, а ходить босиком по Сейрейтею еще никто не запрещал.



3.

Никто не знал, как Арамаки Макизо, он же Маки-Маки попал в одиннадцатый отряд. Как в компании наглых, сильных, бесстрашных до безрассудства – и красивых, мог бы добавить Аясегава Юмичика – оказался невзрачный и трусоватый – осторожный, мог бы поправить Арамаки Макизо – субъект?

Никто, на самом деле, не знал, какой кровью стоило Арамаки это назначение. Какой тяжкий путь он прошел от рядового до хоть какого-нибудь офицера, путь, полный страха, унижений, сомнений… короче говоря, на фиг ты сюда приперся, мог бы спросить его Мадараме Иккаку?

Никто и не подозревал, что Арамаки Макизо на самом деле поэт и всю жизнь искал достойный предмет для описания его в какой-нибудь балладе, которая, вне всякого сомнения, станет великой и прославит его имя в веках на все последующие перерождения.

Никто – до той поры, когда у лейтенанта Кусаджиши пропали листы для рисования – на самом деле, Юмичика наконец-то нашел надежное укрытие для отрядных документов, - и она, перерывая все барахло всех шинигами отряда, не нашла почти совсем исписанную тетрадь.

Ничтоже сумняшеся, Ячиру выдрала бесполезные листки, а оставшиеся чистые конфисковала на правах старшего по званию.

Вырванные листы нашел Иккаку. Поскольку читать он умел только хирагану – в отличие от Арамаки, - с находкой своей он пошел к Юмичике.

Вечер отвели на чтение вслух. Хохот Мадараме оглашал притихшие было казармы, привлекая новых слушателей; Юмичика шипел и плевался – во-первых, на стиль и язык, во-вторых, на то, что рассказчик принижает его роль в сотворении и жизни отряда, в-третьих, на то, что он вынужден эту муть читать.

Арамаки попал как раз на красочное описание битвы Юмичики с Шибой Гандзю. Самый сильный отряд Готей Тринадцать к тому времени представлял из себя сборище полумертвых от хохота и потому беспомощных, как котят, шинигами – и Макизо рванулся было вперед, чтобы отнять принадлежащее ему и истории имущество, но тут Юмичика как раз добрался до момента взрыва петарды и, подскочив, как ошпаренный кот, зашипел:

- Найду того, кто это накарябал – буду убивать… неделю!!!

И Арамаки, вспомнив, что все поэты всегда были еще и философами, решил считать утрату рукописи знаком судьбы и тихо ретировался.

Несколько дней спустя Мацумото Рангику вместе с очередным грузом контрабандного барахла принесла ему новую тетрадь. На этот раз Арамаки решил повременить с исторической летописью и принялся за создание фантастической повести в стихах «Путешествие пятого офицера одиннадцатого отряда Аясегавы Юмичики в Уэко Мундо».

Концовка предполагалась трагическая.



4.

Первое время Юмичике страшно не нравилась форма. Он утверждал, что она некрасивая, ужасного цвета и совершенно безликая – собственно, потому тогда-еще-не-пятый офицер и завел себе странную оранжевую штуку, полуворотник, полурукав – Иккаку утверждал, что он наверняка связал это сам – и перья на веки.

- Неважно, мертвый ты или живой, - убеждал Юмичика приятеля. – Нужно быть личностью! А в тебе нет ничего, что отличало бы тебя от других. Посмотришь – и глаз не задержится.

- Зато на тебе он задержится слишком долго, а потом начнет дергаться, - буркнул в ответ Иккаку, который гордился своей гладко выбритой макушкой и считал, что уж кто-кто, а он выделяется из толпы.

Юмичика в ответ только насмешливо фыркал.

- Мало ли бритых. Все знают, что те, кто бреется, просто пытаются скрыть раннюю лысину. Вы вызываете жалость!

- Я щас тебе морду набью, кто тогда будет вызывать жалость? – рыкнул Иккаку. – И вообще… зато ко мне мужики не липнут!

Тут уже начал огрызаться Юмичика, потому что Иккаку проехался по самой больной его мозоли. Несмотря на то, что Аясегава никогда и никем не был замечен в нетрадиционных отношениях, все в Готее считали его голубым. В него влюблялись исключительно мужики, а женщины пытались завести приятельские отношения. Нет, Юмичика вовсе не жаждал женской ласки. Он, собственно, никакой не жаждал. И мог от любого пристающего отбиться так, что желания приставать к кому бы то ни было отпадало наверняка.

Просто раздражало.



- Что я такого делаю?! – Юмичика разве что ядом не плевался – он имел несчастье попасть в баню одновременно с лейтенантом девятого отряда Хисаги Шухеем и практически получить предложение выйти замуж. Про Хисаги все было у него на лице написано, но, к счастью для себя, он отличался честностью намерений и патологической вежливостью. Да и вообще, в бане драться как-то неудобно. – Я, может, намеки какие даю? Может, жопой верчу?! Может, меня кто-то с кем-то видел?!! ПОЧЕМУ??!!

Иккаку тактично молчал. Вряд ли было разумным указывать взведенному Юмичике на его невысокий рост, хрупкое сложение, постоянное самолюбование, манеру двигаться, то, что в темноте его вообще можно за девушку принять… Да. Вряд ли. Да и вообще, мало ли, что у человека за странности…

- Аааа! – Юмичика внезапно отскочил в сторону, вздергивая штанины до колен. – Какая сука мышей развела?! Найду – убью!

Иккаку закатил глаза, но и тут удержался от комментариев.



А спустя пару дней капитан одиннадцатого отряда Зараки Кенпачи появился в казармах после полудневного отсутствия в таком странном виде, что половина отряда – эта половина как раз собралась на плачу для боевой тренировки – просто села.

Волосы Зараки были заплетены в несколько острых, торчащих над головой кос и на каждой крепился бубенчик.

- Тайчо… - слегка охрипшим голосом начал Иккаку, - что это?

- Да я тут подумал… - Кенпачи выглядел слегка… растерянным. – Вы тут с Юмичикой говорили… что надо выделяться… вот я и…

- Тайчо… - простонал Юмичика. – Вам-то зачем?!

- Что, не надо было? – спросил Кенпачи.

- Ой, бубенчики! – Ячиру с разбега вспрыгнула на плечо Кенпачи и подергала его за косицу. – Ой, звенят!

- Ну, раз фукутайчо довольна… - Иккаку развел руками. Юмичика же смотрел на Зараки сосредоточенно, обхватив ладонью подбородок.

- Тайчо, - проговорил он. – А как вы спать будете?

Кенпачи почесал в затылке.

- Ну… расплету.

- А завтра?

Кенпачи задумался. Юмичика смотрел на него с выражением, с каким могла бы мать смотреть на несмышленого ребенка или любящая жена на непутевого мужа. Что, в сущности, одно и то же.

- Ладно, я вам заплету, - сжалился он наконец.

Кенпачи улыбнулся. Юмичика расцвел. Иккаку хмыкнул.

Впрочем, он и на этот раз от комментариев воздержался.



5.

Иккаку любил три вещи: подраться, выпить и своего капитана. Не подумайте дурного – капитана он любил именно как капитана. Как своего кумира. Как человека, на которого он хотел бы быть похожим, но никогда не будет, потому что нельзя сравняться с великими. И уж тем более – превзойти. Когда Абарай Ренджи заявил, что Иккаку должен стать капитаном, тот отказался не только потому, что не хотел уходить из одиннадцатого отряда, но еще и потому, что сама мысль о капитанстве была кощунственной. Быть наравне с Зараки Кенпачи! Абсолютно невозможно.

Но в последнее время…

Нет, он бы никогда не подумал ничего такого насчет капитана, но в последнее время Зараки вел себя странновато. Первой заметила Ячиру, потом на что-то такое намекал Юмичика, потом углядел и сам Иккаку. Капитан стал задумчив. Меньше искал, с кем бы подраться и при этом меньше скучал. Просто сидел в своей комнате у раздвинутых седзи, смотрел в сад… Иногда улыбался. В общем, Иккаку бы, наверное, не понял, в чем дело, если бы и сам не вел себя подобным образом.

Ему не надо было долго размышлять, чтобы решить – во всем Готее есть только одна достойная кандидатура. Только один человек не меньшей силы, и к тому же способный наводить безотчетный ужас на большинство шинигами. Ее боялся весь бесстрашный одиннадцатый отряд. Ее когда-то боялся и сам Иккаку.

Но теперь… теперь…

Да, она наводила ужас. Может быть, иначе бы она и не зацепила так его сердце. Кто бы мог подумать, что Мадараме Иккаку, презирающий медиков вообще и четвертый отряд в частности, будет едва ли не рваться в Сого Шуме Хо даже по самому пустяковому поводу?

Он и разговаривал-то с ней только пару раз. Причем один из них – по поводу ранения, когда вернулся с грунта, отделанный аранкаром в лоскуты. Тогда она, пугающая, как весенняя гроза, и такая же прекрасная, стояла над ним и, не повышая голоса, говорила о том, что он безответственен, что весь их отряд такой, что они не имеют права доводить себя до такого состояния, и рядом же был Аясегава, почему он не помог? «Мы не вмешиваемся в битву друг друга, Унохана-тайчо», ответил он. Ее ноздри затрепетали. «Вы могли умереть», сказала она. Он согласился. Тогда она, одарив его яростным взглядом, вышла из палаты, а он остался с бешено бьющимся сердцем и глупой мыслью: «Она беспокоится обо мне!»

Конечно, поостыв, он понял, что она просто говорила как врач, глубоко переживающий за всех пациентов. Она могла высказать такое кому угодно. Просто у нее огромное сердце, любящее всех непутевых солдат Готея.

Она была достойна Зараки-тайчо. И он, вне всякого сомнения, был ее достоин.

Иккаку приходила в голову мысль, которую он счел преступной – ведь если бы он сам стал капитаном, то и он бы тоже оказался на одной ступеньке с Уноханой-тайчо!

Если бы только это не было предательством по отношению к Зараки-тайчо.

В конце концов, доведенный до крайней степени отчаяния, не знающий, куда деваться со своим глупым влюбленным сердцем и неспособностью решить эту проблему, он пошел к капитану.

«Если, - думал Иккаку, - я прав, и тайчо действительно к ней неравнодушен, тогда я… тогда мне придется умереть. Если же вдруг, по счастью, я ошибаюсь, я… пойду к сё-тайчо и попрошу экзамена. Капитан меня простит. Он должен меня простить».

Он нашел капитана все в той же пресловутой позе лирической задумчивости – смотрящим в сад. Сердце упало. «Что-то все-таки терзает его. Какое-то чувство… Это может быть только она!»

- Тайчо, - позвал он, неожиданно робея.

- Иккаку, - отозвался капитан.

- Я бы хотел поговорить с вами, тайчо, - проговорил Иккаку, садясь в сейдза и склоняя голову.

- Ну? – рыкнул капитан.

- Тайчо, - Иккаку набрал воздуху и заговорил быстро, опасаясь, что если будет медлить, не сможет ничего сказать вовсе: - Тайчо в последнее время сам не свой. Мне кажется, я знаю причину. Точнее, я знаю человека, который является причиной. Я боюсь разгневать тайчо своими словами, но и я тоже страдаю по той же причине.

Зараки Кенпачи никогда не отличался излишней понятливостью. Но в этот раз он не стал переспрашивать. Просто склонил голову и проговорил:

- Я понял, - и после паузы добавил с явным трудом: - Ты… красивее чем я… Наверное… тебе… повезет… Я мешать… не буду…

- Я так не могу, тайчо! – Иккаку вскочил. – Я просто недостоин… я… не приму, если вы отступите!

- И что? – капитан не поднимал глаз, но голос его выдавал такое страдание, какого он явно никогда раньше не испытывал.

- Я вызову вас на поединок, - прошептал Иккаку, не веря себе. – И вы меня убьете.

- А вот так не хочу я, - отрезал капитан. Наступила тишина.

Прошло не менее минуты, прежде чем Зараки неожиданно произнес:

- Это не мы должны решать. Надо просто спросить его.

Иккаку кивнул. Мгновением спустя до него дошло.

- Его?!

- Ну да, - Зараки с легким удивлением посмотрел на Иккаку. – Ты же о…

- Нет! – пискнул – да, именно пискнул! – Мадараме, заливаясь багровым румянцем. – Забудьте все, что я сказал, тайчо! Я, кажется, ошибся!

И выскочил из комнаты капитана как ошпаренный.



Первое ликование прошло не сразу, но все-таки прошло, и Иккаку вдруг полностью осознал, что ему сказал капитан. «Его» - значит, речь шла о мужчине. А капитан упомянул о том, что Иккаку красивее. Значит, для этого мужчины важна внешняя красота. Что получаем на выходе?

Иккаку сжал кулак так, что пальцы затрещали.

- Ну, все! – проговорил он с довольной усмешкой. – Ну, Юмичика, теперь ты мне за все наезды ответишь! Разом!



6.

Души, наделенные рейацу и ставшие шинигами в очень юном возрасте, взрослеют медленнее обычных.

Но все-таки взрослеют.

Поэтому настали однажды дни, когда Хицугая-тайчо сравнялся в росте со своим лейтенантом, а девушки Готея начали уделять ему пристальное внимание.

И настали дни, когда Кусаджиши-фукутайчо не смогла больше прятаться на косичками своего капитана. Воистину, настали черные дни для одиннадцатого отряда.

Все знают, что худшие люди на свете – это подростки. Подростки мира мертвых исключения не составляют. А подростки, наделенные недюжинной духовной силой и в принципе нелегким нравом – это как небольшая атомная война.

Кусаджиши Ячиру не вышла ростом и физической силой, и не похоже было, что когда она повзрослеет, что-то сильно измениться. Зато способности в кидо у нее были невероятные и к тому же стихийные. Потому в одиннадцатом отряде стало еще более неспокойно, чем раньше. Шинигами ходили как прибитые – еще и оттого, что лейтенант постоянно – как и почти все подростки – пребывала в плохом настроении, и ее рейацу била не хуже капитанской в освобожденном состоянии. Контролировать силу Ячиру не умела и не хотела уметь.

Чего же она хотела – не знал никто. Наверное, она сама тоже не знала. Ее или не радовало ничто, или радовала какая-то совершеннейшая ерунда. То, что нравилось ей вчера, могло вызвать отвращение сегодня. Она могла потребовать еды, а когда спустя пять минут еду приносили, заявить, что не хочет есть, а хочет сладкого, или игрушку, или живую панду… словом, мор, глад и семь казней египетских это было, а не лейтенант.

Но вот однажды…

Однажды она вышла поутру из своей комнаты – теперь она жила отдельно от капитана – бледная и растерянная. И, кажется, даже напуганная. За день ничего не съела, никому ничего не сказала, и рейяцу ее будто выключили. Под вечер не на шутку встревоженная верхушка отряда – то есть, капитан, Иккаку и Юмичика, - обсудив проблему, решили, что с лейтенантом надо серьезно поговорить.

Естественно, миссия досталась Юмичике.

- Наверняка какие-нибудь девчоночьи проблемы, - заявил Иккаку. – А ты на девку похож, так что вперед.

Он не успел защититься от удара в зубы, а дать сдачи не позволил Кенпачи – заявил, что Юмичике еще с Ячиру разговаривать.

- Ну-ну… - прокомментировал это Иккаку, а когда Юмичика бросил на него подозрительный взгляд, изобразил святую невинность.

Короче говоря, Юмичика приступил к миссии.

Они с лейтенантом закрылись в комнате и не выходили оттуда на протяжении часов четырех. Кенпачи успел изгрызть себе пальцы до крови, а Иккаку – наорать на всех членов отряда по очереди, прежде чем дверь открылась.

Первой вышла явно просветленная Ячиру. Чмокнула Зараки в щеку – она теперь всегда так делала – и куда-то ускакала.

Затем появился бледный Юмичика. Взгляд у него был нехороший.

- Ну? – рыкнул капитан.

- Почему я? – сквозь зубы спросил Юмичика. – Почему Я должен ей ЭТО объяснять?! Баб, что ли, в Сейрейтее мало?!!

И тоже умчался – вихрем.

- О чем они таком говорили, интересно? – задумчиво пробормотал Кенпачи.

У Иккаку было подозрение на этот счет, но он не стал делиться им с капитаном.



7.

У шинигами нет способности поглощать рейацу извне. Когда шинигами теряет духовную силу, он восстанавливает ее – если сумеет не погибнуть – за счет внутренних ресурсов.

Поэтому Юмичика иногда сомневался в том, что он действительно шинигами.

Разумеется, он не был каким-нибудь Зависимым, способным жить только на чужой духовной силе и берущим ее отовсюду. Собственно, свою особенность он ощутил только когда познакомился с Зараки Кенпачи.

Рейацу Кенпачи была… огромна. Она разливалась как море, и из этого моря можно было черпать сколько угодно. Юмичика ощущал силу капитана совсем не так, как прочие – она не подавляла его, наоборот, подобно тому же морю, подхватывала, накатывала волнами, поддерживала… Кенпачи был, вне всякого сомнения, самым особенным человеком на свете. Именно его рейацу направила развитие духовной силы Юмичики и его занпакто по нужному пути.

Когда Юмичика овладел способностями своего меча и научился активировать шикай, даже самые сильные Пустые перестали представлять для него какую-либо опасность. Нескольких ударов освобожденным мечом было достаточно, чтобы любой Пустой утрачивал духовную силу и его можно было добить. Разумеется, на командных рейдах Юмичика использовал возможности меча крайне осторожно – в одиннадцатом отряде не любили кидо, и ему не хотелось быть изгоем. Да и вообще, приятно хранить тайну о себе.

Впервые он использовал силу Фудзикудзяку в полной мере на Хисаги Шухее. Оба остались довольны – в смысле, Юмичика и Фудзикудзяку, не Хисаги. Того, как слышал Юмичика, уносили с места поединка на руках.

Иногда он думал, что бы получилось, если бы он вступил в схватку со своим капитаном…

Впрочем, это были мысли из разряда фантазий, потому что с капитаном Юмичика драться не хотел. А вот чего он хотел…

Вскоре после того, как Зараки стал капитаном, к нему наведались главнокомандующий Ямамото и капитан двенадцатого отряда Куроцучи Маюри. Никто, само собой, не знал, что они обсуждали, но после этого Зараки провел пару дней в Исследовательском бюро и вернулся оттуда с повязкой на глазу.

Одиннадцатый отряд и весь Готей вздохнули свободнее – ощущение было такое, словно с плеч сняли бетонную плиту. Только Юмичика понял, что произошло.

Каким-то образом они сумели приглушить рейацу капитана.

Юмичика впал в раздражение. Ему не нравилось то, что происходило с духовной силой Зараки – она странным образом исказилась, уродливо изменилась, утратила свое волшебное течение и океанскую безграничность.

Юмичика ревновал.

Он и сам не заметил, как в связи с этим стал уделять капитану очень много внимания. Например, он много смотрел на Зараки – и пришел неожиданно к выводу, что на самом деле, несмотря на шрамы, капитан очень красив. Особенно если расплести волосы и надеть на капитана нормальную хаори. В конце концов, если тайчо нравятся хаори без рукавов, зачем было отрывать их от старой? Можно просто заказать новую, нормального размера. Юмичика мог бы собственноручно нарисовать на ней иероглиф – занятие каллиграфией было его хобби. Не говоря уж о том, что с этой хаори так и не отошли толком кровавые пятна.

Потом, капитан, конечно, не был особенно умен, но побеседовать с ним все-таки было о чем. Зараки был по-своему очень мудр, и Юмичике нравилось наблюдать за причудливым течением его мысли и странной логикой.

И самое главное – он страстно желал выяснить, что же это за повязка и не она ли является причиной изменения рейацу.

- Юмичика, - сказал однажды Иккаку, - давай начистоту. Тебе же нравится наш капитан?

Юмичика приподнял брови.

- Разумеется. Он самый лучший капитан на свете и другого нам не надо. А ты что, решил его на поединок вызвать?

- Дурак! – рассердился Иккаку. – Я не о том! Он же тебе не как капитан нравится!

- Не понял? – удивился Юмичика.

- Точно дурак, даже тайчо, и тот понятливее, - Иккаку вздохнул. – Ну… он тебе нравится. Ну… ты его хочешь!

Юмичика взвился на ноги – Иккаку на всякий случай принял боевую стойку.

- Не вздумай драться! – предупредил он. – Подумай! Ты же думаешь лучше всех в отряде!

- Я тебе тыщу раз говорил, что мне не нравятся мужчины! – зашипел Юмичика.

- А я и не утверждаю, что тебе нравятся мужчины! – Иккаку пятился, потому что пятый офицер наступал на него со сжатыми кулаками. – Тебе капитан нравится! Такое бывает! Независимо от пола!

- Умный больно! – огрызнулся Юмичика – в одиннадцатом отряде это было почти оскорбление. – Чушь не болтай!

В этот момент Иккаку допятился до двери, выскочил в коридор и захлопнул створку, на всякий случай придерживая ее рукой.

- Ты подумай, Юмичика, - проговорил он неожиданно серьезно. – Потому что капитану тоже непросто.

В ответ его послали матом.



8.

Готей поднялся по тревоге ночью. И одиннадцатый отряд – раньше всех, потому что у них было больше всего боевых тренировок, и каждый шинигами в отряде точно знал, что ему делать.

Спешная эвакуация жителей ближайших руконгайских районов грозила перерасти в панику и хаос, но одиннадцатые в любом случае не имели к этому никакого отношения – они были до костей боевым отрядом, и никому и никогда не пришло бы в голову давать им иные задания, кроме боевых.

Первыми шли обычные Пустые – пушечное мясо, зато очень много – по возможности максимально обессилить передовые силы Готея. Потому приказ главнокомандующего был – первым офицерам всех отрядов в битву пока не вступать.

И они выжидали, сгорая от нетерпения и зависти к тем, кто уже бился на передовой.

Когда в сражение вступили аранкары, к линии фронта подтянулись уже все отряды.

Эспада просто смела передовые силы – простых шинигами, и первыми пали бойцы одиннадцатого отряда. Иккаку орал и матерился, но даже Зараки, никогда не отличавшийся дисциплинированностью, не вступил в бой, пока не прозвучала команда сё-тайчо.

Зато когда прозвучала…



Когда прозвучала команда сё-тайчо, старшие офицеры одиннадцатого отряда не вступили в бой самыми первыми только лишь потому, что у них было хуже всех с шунпо. Недостаток скорости восполняли ярость и бесстрашие.



Бились долго, бились насмерть, и враги все-таки отступили – но победы не было. Это было начало войны, и завершение битвы означало не победу, а лишь передышку. Именно так думал Юмичика, мрачно созерцая поле сражения. Он единственный из отряда не получил ранений. По Иккаку словно проехал каток, но он все же был жив, и вокруг него суетились медики. Капитан же… капитан же…

Он не мог подняться с колен на ноги, даже опираясь на меч – и все же ему хватило силы движением руки отшвырнуть двух кинувшихся к нему медиков. В битве кто-то перерезал ему повязку – подойдя, Юмичика увидел, что капитан держит ее в руке – и содрогнулся от отвращения. Отвратительный маленький монстр шевелил зубастыми пастями, силясь захватить рассеянные в воздухе остатки духовной силы.

Юмичика брезгливо подхватил повязку и отшвырнул ее прочь.

- Что вы носите эту мерзость? – сквозь зубы произнес он. – И вообще, вам надо в больницу.

- Черта с два, - буркнул капитан. Юмичика сел на корточки и оказался с Зараки лицом к лицу.

- Вы будете слушаться или нет? – строго спросил он. – Я сказал – в больницу!



Иккаку очнулся под ругань – ему не понадобилось много времени, чтобы узнать голос капитана.

- Я не буду здесь валяться!

- Тайчо!.. – это Юмичика.

- Дайте мне этих ваших таблеток, и я пойду!

- Зараки-тайчо… - сердце Иккаку пропустило удар – это был голос Уноханы, - ваши раны могут открыться…

- Я не буду здесь валяться!

- Но, тайчо…

- Да сколько угодно! – неожиданно взорвалась Унохана. – Убирайся куда знаешь! Кто будет рыдать, если ты сдохнешь?! Чертовы придурки с чертовой войной! Убирайтесь!

В наступившей тишине негромко хмыкнул Зараки. Затем прозвучали удаляющиеся шаги.

- Прошу простить, - проговорил Юмичика и, видимо, умчался следом за Зараки.

Через пару минут привычный гул Сого Шуме Хо возобновился. Иккаку прикрыл было глаза, но тут ему на лицо легла чья-то тень.

- Как вы себя чувствуете, Мадараме-сан?

Он распахнул глаза.

- Унохана-тайчо!.. Я… все нормально…

Она смотрела на него с нескрываемой грустью.

- И вы тоже как ваш капитан, Мадараме-сан. Не думаете ни о чем, кроме битв.

- Я думаю… - начал было Иккаку, но Унохана не дала ему договорить.

- Вы убиваете в битве, вы видите смерть врагов и друзей, но никто из вас даже представить себе не может, что это такое – когда умирает человек, которого ты пытаешься вылечить… спасти… ты должен это сделать, но не можешь. Не сил, не умения… ничего невозможно сделать. Сколько тысячелетий вы умирали у меня на руках…

Она закрыла глаза и глубоко вздохнула.

- Неужели ваш капитан не понимает, что если он умрет от этих ран, это будет моя вина?

- Он не умрет, Унохана-тайчо, - улыбнулся Иккаку. – Просто… у тайчо клаустрофобия.

- Что? – Унохана неизящно заморгала. Иккаку сделал легкое движение рукой – она поняла и наклонилась совсем близком к нему. От нее пахло вовсе не лекарствами, а почему-то какими-то травами.

- Вы только никому не говорите, ладно? Тайчо ненавидит замкнутые пространства. Он даже седзи в сад в комнате никогда не сдвигает. Он у вас тут даже пяти минут не может находиться. Только я и Юмичика знаем, больше никто.

- Зараки Кенпачи боится замкнутых пространств… - прошептала Унохана и улыбнулась. – Что ж… это радует. Хорошо, когда человек хоть чего-то боится, - она неожиданно посмотрела Иккаку прямо в глаза. – А вы чего боитесь?

- Вас, - ни на секунду не задумываясь, ответил Иккаку.

- А? – открыла рот Унохана.

- Я боюсь, - он поднял руку и коснулся ее щеки, - того, что вы мне можете ответить, если я попрошу разрешения называть вас Рецу-сама…



8 ½

… царь ввел меня в чертоги свои…

Перегородка в сад сдвинута; видеть их некому; сад пуст. В саду бушует дождь с ветром; но этот огонь не залить, этот жар не остудить.

…Он ввел меня в дом пира, и знамя его надо мною – любовь…

Юмичика думает, что это голод. Это очень похоже на голод. Но только не на тот, что ненавязчиво напоминает о себе с утра, или после полудня, или к вечеру. Другой голод. Голод человека, который не ел очень давно и не знает, когда поест в следующий раз. Полузабытый голод начала пути. Тот, что и после смерти упрямо твердит – ты все-таки живой!

…О, ты прекрасен, возлюбленный мой, и любезен! и ложе у нас – зелень…

Кенпачи безостановочно очерчивает пальцем контуры юмичикиного лица – он может продолжать это до бесконечности, до бесконечности изумляясь – ты! здесь! со мной! откуда? почему мне? за что мне? я не был хорош; я не буду хорош… кто так добр ко мне? кто подарил мне тебя?

…Я принадлежу другу моему, и ко мне обращено желание его…

Наконец она вырывается из-под контроля, разливается, как река в половодье, и у Юмичики перехватывает дыхание. Целую вечность он выбирается из одежды; еще одна вечность уходит на одежду капитана. И Юмичика думает странное – время кончилось. Он почти впадает в отчаяние – когда же нам любить друг друга?

…Да лобзает он меня лобзанием уст своих! Ибо ласки твои лучше вина…

Юмичика помнит, как любить. Он вспомнил – из прошлой жизни, из живой жизни; он помнит движения, помнит слова… он смешивает нежность с яростью… поцелуи с укусами… он шепчет «сильнее», одновременно неощутимо касаясь губами виска.

Он только не помнит, что бывает в конце, и когда оно случается, вернувшиеся воспоминания почти доводят его до слез.

- Я хочу жить… - шепчет он в грудь Кенпачи. – Я боюсь смерти… я хочу жить…

…Левая рука его у меня под головою, а правая обнимает меня…

Капитан уснул, а Юмичика смотрит в желтые квадраты потолка. Из сада задувает все холоднее, и он осторожно, чтобы не потревожить Кенпачи, дотягивается до одеяла и накрывает их обоих.

…Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь…



9.

В мире Абарая Ренджи были два абсолюта, в чьей неизменности он мог бы поклясться: Кучики Бьякуя и одиннадцатый отряд.

Для того, чтобы лейтенант самого аристократичного капитана Готей Тринадцать несся по улицам Сейрейтея с вытаращенными глазами, вздымая пыль и не по уставу размахивая руками, должно было произойти разрушение хотя бы одного из этих абсолютов.

Он ворвался в комнату Юмичики и застал того сидящим на полу и сосредоточенно что-то к чему-то пришивающим.

- Что это такое?! – заорал Ренджи, размахивая листком бумаги. Глянув искоса, Юмичика ответил:

- Лист белой бумаги формата А4. Что я выиграл?

- Да блин! – Ренджи сунул листок Юмичике под нос. – Я спрашиваю, что ЭТО?

Юмичика пробежал листок глазами.

- Ааа… Это копия приказа о назначении Иккаку капитаном. У нас тоже такая есть, а что?

- Что? – Ренджи едва не подпрыгнул. – Иккаку уходит из одиннадцатого?!

- Это логично, не так ли? – слегка раздраженно ответил Юмичика. – В одиннадцатом уже есть капитан.

- Аясегава, - придушенно проговорил Ренджи, - не выводи меня из себя.

- Во-первых, Аясегава-сан, - спокойно ответил Юмичика. – Во-вторых, объясни наконец, что тебе надо.

- Я хочу понять, что происходит! – воскликнул Ренджи.

- Кадровые перестановки, - был ответ. Ренджи открыл было рот… но закрыл его снова. До него наконец дошло, что Юмичика совершенно не хочет говорить о переводе Иккаку. Что, в общем, логично.

- Прошу прощения, - буркнул Ренджи. – А… что это ты делаешь?

- Пришиваю новую ленту на шеврон, - Юмичика продемонстрировал Ренджи свою работу. Тот слегка округлил глаза – лента была оранжевой.

- А зачем?

- Белая не подходит к моему воротничку, - вздохнул Юмичика. – Я уже уколол два пальца.

- К твоему? – переспросил Ренджи. – Эээ… ты лейтенант?

- Ренджи, - Юмичика закатил глаза. – Доставь себе труд подумать. Иккаку повышен. Ячиру-сама уходит учиться в Академию. Как ты полагаешь, кого назначили новым лейтенантом одиннадцатого отряда?



Многие сочли, что изменения в одиннадцатом отряде пошли на пользу. Например, капитан перестал заплетать волосы в безумные косички, сменил хаори, а потом еще и снял повязку. Его рейацу больше не оказывала такого сокрушительного воздействия. Более того, ходили даже слухи, что Зараки-тайчо стал более спокойным, не мается со скуки и не ищет постоянно, с кем бы подраться. Впрочем, это было уже совсем что-то из области фантастики, так что слухам не очень-то верили.

Может, и правильно…



~ Финальные титры ~