Автор: Angstsourie (ex-Гай Юлий)
Альфа: Пенелопа_
Бета: ria
Гамма: Ollyy
Категория: джен
Рейтинг: PG-15
Персонажи: Ичимару Гин, немного Мацумото, Зараки, Айзена и Бьякуи. Также массовка.
Жанр: ангст
Краткое содержание:
Предупреждения: 1. Описание смерти.
2. Местами толстовские предложения.
3. Что собой представляет кенсейкан, автор так и не узнал. Если подскажете - поправлю.
4. Матерное словечко в речах Зараки.
Отказ: злобный Тайт даже мое видение чиби-Гина захапал, что уж про остальное говорить. Произведения, из которых надерганы цитаты, принадлежат их авторам.
Земной поклон альфе, бете и гамме за адский труд по вычитке этого безобразия.
Написано по заявке The Sh@dow
читать дальшеФанфик (авторский или перевод - неважно):
- Гин/Ичиго
- Гин/Бьякуя
- Гин/Ренджи
- джен о детстве-юности Зараки
- Гиноцентричный фик (о его жизни в до-шинигамскую пору)
- Ренджи/Кира (что-нибудь грустное, о любви без взаимности)
- Ренджи/Исида
- Ичиго/Кира (арранкар-арк, место действия - Генсей)
Только яой (если не указано иное пожелание).
Жанр: романс, ангст, драма
Рейтинг от PG-13
Приветствуются: использование интересных стилистических приемов, рефлексия, юст, ПОВ, неожиданная (в пределах разумного) мотивация поступков, грамотно обоснованное АУ. Насилие, БДСМ, смерть персонажей - пожалуйста, если того требует сюжет/идея.
Однозначно против: мпрега, чена, геронтофилии, чистого флаффа.
И пожалуйста, без Поливанова!
Я знаю, что у меня нет совести Но я честно-честно извинюсь кой-чем яойным. А это пусть будет сильно гиноцентричный джен о юности Зараки.
В РуконгаеТеплая кровь струей хлестнула по бледной щеке. Он закрыл глаз, спасаясь от соленых капель. Тело под его рукой выгнулось, хрипя, меж стиснутых зубов скатилась ленточкой красная струя. Он вздохнул, откидывая прядь с открытого глаза резким движением головы, и еще одним усилием двух маленьких сжатых на рукояти рук вогнал глубже между ребрами маленький костяной нож. Выдернул. Тело дернулось и обмякло, оседая на пыльную дорогу.
Мальчик осторожно снял кошелек с его пояса, затем протянул руку к своей изначальной цели - сумке со сладостями. Сладостями, которыми этот торгаш не захотел угостить его. Из-за которых насмехался над ним. Из-за которых лежит теперь в луже собственной крови со стекленеющими глазами.
Сладостями, которые наверняка ей понравятся.
Перегнувшись через тело, он ощутил странное тепло. Мальчик с укоризной и недоумением воззрился на не желающего умирать старикана, затем осторожно подполз к его лицу, с недовольством нахохлившейся птицы воззрился на полуоткрытый рот и с силой ударил ножом, вспарывая горло. Кровь уже не хлестнула, а разлилась маленькой липкой лужицей.
Мальчик обиделся.
— Мертвый, а туда же! - пробурчал он, деловито протирая нож.
Бережно убрал в импровизированные ножны, дотянулся до заветной сумки, перекинул ее через плечо и пошел к речке, мыться.
Не мог же он вернуться домой в таком виде?
Он прыгал по знакомым камушкам, перебираясь на тот берег через мелководье. Под ногами журчала кристально чистая вода, разбегаясь у камней, высунувших из воды крепкие сбитые подушечки своих серых пальцев, маленькой сеткой перекрестившихся струй. Ее хрустальный блеск, углубляясь, давал насыщенный сизоватый оттенок - по его поверхности бегало белое с красным пятно: отражение мальчика с сумкой. Вода мирно журчала, сплетаясь с чириканьем птиц. От нее тянулась прохлада - морозного утра, позднего тумана. Чуть выше по течению в реку впадали ручьи нескольких десятков источников, и она была чудовищно, невообразимо холодна - мальчик знал это абсолютно точно. Но там дальше была заводь, где солнце нагревало воду, и там можно было сполоснуться и застирать одежду, не ощущая, как зубы выбивают друг друга от холода. Маленькая заводь с высоким песчаным обрывом над ней, укромное место.
Настроение было отличное. Улов богатый.
Она будет довольна.
Впрочем, у заводи его ждал сюрприз: место было занято. Мальчик стоял, удивленно склонив набок голову и поправляя ремень заветной сумки.
Взрослый. Очень большой. Огромный просто, он таких никогда не видел. Жилистый - он уже знал, что вот такие тощие типы самые опасные. Короткая кацавейка не прячет изрезанной шрамами груди. И рядом меч. Длинный. Очень. И обрезок грязной ткани со скудным обедом.
Он пялился на ребенка во все маленькие серые глаза. Пустые глаза. Глаза опытного убийцы.
Мальчик оценил ситуацию. Даже внезапное нападение не сработает - тот наверняка понял, откуда кровь на лице. Ситуация явно не в его пользу. Финт? Вряд ли. У него в рукаве нет ничего, чтоб отправить этого цепного пса по ложному пути.
Оставались переговоры.
— Эй, - позвал мальчик. - Ты же не будешь убивать такого беззащитного ребенка, как я? С меня нечего взять, право же.
— Чья на тебе кровь, беззащитный ребенок? - огрызнулся взрослый, отламывая ломоть хлеба. - Не будешь тырить мою еду - договоримся, нет - не обессудь.
— Я похож на воришку? - вскинулся мальчик.
— Ты похож на опасного сукина сына, - довольно расхохотался мужчина, но быстро успокоился. - Впрочем, только похож. Садись, не обижу.
И он дружелюбно похлопал по песку рядом с собой.
Мальчик опасливо отошел к другому краю заводи, положил сумку у самой кромки воды и быстро умылся, косясь на соседа. Подвинул добычу поближе и опустил край юкаты в воду, недовольно косясь на расплывающееся в воде красное облачко.
Незнакомец расхохотался, не сводя взгляда с ребенка, будто видел забавное представление.
— Ты кто такой? - недовольно поинтересовался мальчик.
Смех резко оборвался.
— Не твое собачье дело, - любезно ответил мужчина. Взял меч и ушел, бросив обед.
Мальчик пожал плечами, глядя ему вслед, затем осторожно завернул остатки хлеба. Хлеб - это вкусно. Намного полезней сладостей.
Набив сумку, мальчик вернулся к стирке. Тщательно выполоскав порядком потрепанную одежду, он разложил ее на мелком песке на просушку. В волосы, тяжелые от воды, пробирался теплый ветер. Он сидел недалеко от края мокрого песка, слева распластала рукава одежда, справа покоилась заветная сумка - тощий полуголый ребенок с изрезанными травой и камнями ногами, зябко подтянувший колени к подбородку, он выглядел как тысячи таких же оборванцев, только вода несла вниз тревожно свивающиеся в прозрачных струях пятна красной взвеси - может, кровь с царапин на ногах, не докажете.
Он просидел довольно долго без движения, вслушиваясь в тихий грай, внешне спокойный, свившийся внутри, как тугая пружина, готовый вскочить при малейшем шуме. Тонкая детская рука, скорчившаяся между впалым животом и тощими ногами, сжимала надежную рукоять. Он не отдаст своего счастья даром.
День складывался слишком удачно - с тех самых пор, как белобрысый мальчишка, сидя на невысокой оградке и болтая израненными ногами, окликнул проходящего мимо торговца: "Эй, дядя, не угостите конфеткой?"
Он пощупал ворот юкаты. Просохла. Встал, огляделся, натянул черную ткань на плечи, подхватил сумку, резко потяжелевшую, и пошел домой легким быстрым шагом, поминутно переходя на бег.
Было солнечно. На небе - ни облачка, если есть там кто - вся земля ему как на ладони. Легкая утренняя дымка, обычная перед жарким днем, уже таяла вокруг столбов солнечных лучей. Жара еще не давила душащей, пыльной тяжестью. Был разгар лета, поле, по которому шел мальчик, ластилось к голым, избитым тяжелыми дорогами ногам свежей прохладной травой, кивало пестрыми головками цветов. Где-то далеко слева темнела бирюзовой чернотой маленькая рощица - мальчик ее знал, женщины их района ходили туда на лесные промыслы, за грибами и ягодами, листьями и корой. Впереди, все дальше уходя от живительной речной влаги, поле рыжело, выгорая под солнцем до бесцветной, колючей соломы, очерчивались черные пятна полуразрушенных, большей частью давно заброшенных хибар, разметанных, как кости, вокруг самого округа - тесного скопления зданий чуть дальше.
Он отыскал глазами заветный сарайчик. Внешне не изменился. Вокруг все тихо.
Он встряхнул сумку, устраивая ее поудобнее, и побежал. Распахнул дверь, впуская косые лучи утреннего света в пыльный полумрак. Ее ресницы дрогнули, она медленно села, потягиваясь, пока он, расстелив их старую, драную, выцветшую скатерку, вываливал на нее свои сокровища.
— Смотри, здесь хлеб - почти целая краюшка. Конфеты вот - ты же любишь сладкое? Шоколад... Еще какая-то мелочь...
— Гин... - изумилась она. - Где ты это достал?
Он рассмеялся - довольным, торжествующим смехом, будто ждал этого вопроса.
— Это было нетрудно. Ешь!
И пока белые руки осторожно ломали краюшку, он был абсолютно, бездумно, по-детски счастлив.
***
Интро — Гин, - сказала она. - Мы здесь изгои.
— Гин, - сказала она. - Нам здесь не место.
— Гин, - сказала она. - Давай пойдем туда, где мы должны быть.
— Чего ты хочешь? - спросил он, рассматривая лезвие ножа.
— У нас есть сила - может, нас возьмут в шинигами?
Она сидела на футоне, обняв колени, и заискивающе смотрела на него.
— И ты будешь убивать? - недоверчиво протянул он.
— Что?
— Быть шинигами - значит убивать, - он сделал резкий выпад ножом под локоть. - Тебе прикажут, и ты убьешь. Прикажут убить меня - и меня убьешь.
Она изумленно смотрела на него. Улыбка сползла с его лица.
Он подошел к ней, вложил ей в руку нож, выпрямил локоть, заставляя делать выпад.
— Тебе прикажут - и жизнь уйдет из теплого тела по твоему мечу, а оно будет биться перед тобой.
Ее руки дрожали. Пальцы, которые он обернул вокруг рукояти, прижимая нож - тоже.
— Подумай, - бросил он, отходя к своему футону.
— Но мы хотя бы войдем в круг людей! - крикнула она.
— Говори за себя! - презрительно отозвался он. - Я некрасивый.
Они выглядели, как подростки.
Долгое, тяжелое взросление прибавило ей мягкости в движениях, ее улыбке - загадочности, ее телу - плавности. Он же вырос угловатым, как бумажный журавль, острым, ломаным, будто постоянная забота о них двоих иссушила его, будто давно потерянный костяной нож на самом деле слился с его телом. Он все так же загадочно улыбался на все вопросы, поднося тощий палец к губам. Его лицо медленно, но ужасающе уверенно стиралось, превращаясь в усталую маску.
Юность не обещала ему благ дружбы. Но он понимал, что Мацумото, с ее расцветающей красотой, опасно оставаться здесь, где вступится за нее он один, а охотников на яркую птичку найдется множество. Он не может быть с ней постоянно - это Гин прекрасно понимал, а тысячи раз вырывать ее из похотливых лап - не то занятие, которому он планировал отдать остаток жизни.
— Хорошо, - сказал он однажды ночью. Полная яркая зимняя луна чертила на полу белый прямоугольник открытой двери. - Станем шинигами.
***
В АкадемииМацумото он потерял.
Разные классы, разные интересы. Это было вполне ожидаемо. Они встречались во время перерывов, болтали невпопад, и он чем дальше, тем яснее чувствовал себя навязывающимся гостем. Прошлое следовало отпустить. Он так и сделал и остался один.
Она быстро вышла из детства: неуклюжий, журавлиный этап жизни, когда твое тело словно чужое, нескладное и неверное, тоже пролетел незаметно, как куколка у бабочек, и она распустилась во всю невиданную мощь своей девичьей красы, сперва по глупости и неумению ее носить наворотила нешуточных дел, ее чуть не выкинули из Академии, но Гин уже разобрался, за какие ниточки надлежит дергать, и закончила она с отличием, хоть за спиной при выпуске и шушукались. Впрочем, за спиной Гина шушукались не меньше. Он получил от Академии больше, чем сомнительные знания и сомнительную дружбу.
Выдернутый из своей волчьей одинокой жизни, смешанный с толпой после своей хибары на отрубе, он впитывал, захлебываясь, знания о мире, в котором живут люди.
Сам он стоял в стороне. Он был сильнейшим студентом своего курса, хоть сила его была не в размере реяцу и не в талантах, а в тонком, филигранном умении ими пользоваться. Никто лучше Гина не умел убивать. Распахнуть ловушку, заманить туда жертву, видеть, как она бьется, пытаясь вырваться – это было легко и оттого скучно. Его побаивались. Его тайком ненавидели. Ему хватало.
В отличие от Мацумото, он так и не вырос толком из подросткового вида. Колченогий, отчаянно худой, ломаный, как цапля, и такой же бесцветный, с кровавыми пятнами под опущенными веками – скоро разлетелся слух, что он прячет за прищуром проклятье, улыбчивый и лживый, он не привлек ничьего бы одобрительного взгляда, но и когда кто-то преодолевал первое отвращение и приближался к нему, он встречал неуловимую, вечно ускользающую, словно прыскающий в стороны блестящими рыбьими спинами сардинный косяк, обманную и пугающую личину. До лица же не добрался никто. Маска, приросшая намертво, была надежнее любого щита.
Он слишком легко понял, что к чему, чтобы заводить друзей. Все люди, и чем больше их было, тем плотнее, были охвачены бесконечным количеством связующих нитей: ненависть, любовь, дружба, доверие, родство, презрение, зависть и тысячи разных подобных им чувств опутывали всех неразрывной паутиной. Словно не доверяя себе самим, люди раздавали собственные слабые места другим – зацепи девочку в коридоре, пробегая – мальчик рядом скривится от боли и сожмет кулаки.
Смешные.
С ними можно сделать, что угодно – стоит только распутать клубок этих связей, привязанностей, холодностей… Стоит выудить те заветные нити, по которым можно пробежать, не увязая в этой паутине – и они идут на все, вскидывая голову, жалкие в своей торжественной слабости. Это было чем-то сродни талантам косоножек, этих колчелапых летних паучков - в стороне от всех этих игрищ, нравоучительных и трагических, бежать по единственной нелипкой нити, под настроение оповещая или не оповещая паука о добыче. И новая страсть – запутывать нити, стягивая любовь и ненависть, позволяя другим играть в твои игры за тебя, мирно прислонившись к стене неподалеку.
Эти развлечения не приедаются. Бесполезные, как горсть конфет, ни к чему не ведущие, ни к чему не обязывающие, ничего не проясняющие. Не худший способ убить время, как за ножичками.
Кровь, увы, не забавляет. Приходится крутиться самому.
***
ИнтроОт подножия Башни Раскаяния весь Сейретей виден как на ладони, с громоздящимися друг на друге желтыми крышами, белой неровной пирамидой стен и крошечными, до смешного жалкими черными фигурками одного вида, копошащимися то тут, то там.
- Муравейник, - бросил Айзен, и Гин склонил голову, завороженный новой точностью стертой метафоры.
- Скоро они забегают быстрее. Идем.
И Гин, крайне почтительно склонив голову, с весьма подобострастной ухмылкой на лице, спрятав руки в широкой муфте рукавов, засеменил за будущим Владыкой на почтительном расстоянии.
***
В БашнеПредполагалось, что Гин должен был испытывать горькое чувство раскаяния.
Гин испытывал изжогу.
Стрельчатые окна выходили в пустоту, на безжизненное пространство, не устроенное человеческой волей. От утраченного знака не осталось и следов – он видел пламя, сжигающее Сокиоку. Ему не осталось ни одной вехи…
Стены отряда тонки для капитана, пусть хаори и сложено где-то бесприютным зверьком, отторгнутое от прежнего хозяина и не нашедшее нового – потому что пока обязанности капитана третьего отряда никому не передавались.
Хламида узника лишает остатков цвета. В башне – ничего. Не за что зацепиться взгляду. Ни звука снаружи. Почти не чувствуется волнение.
Незачем. Мир.
Гин стоит у стены, спрятав руки в широких рукавах, с обычной двусмысленной улыбкой. В полном и бескрайнем одиночестве. Впрочем, одиночество-то его как раз и не тревожит. В нем уютно. Привычно, хотя бы.
Желтый луч в прорези окна столбом пронзает пыльное нутро башни, не задевая Гина, стоящего у стены, спрятавшего руки в рукава и второй смысл – в улыбку.
Время сбросило здесь свои покровы. Между ним и Гином не осталось ничего. И пред лицом неудержимо сыплющихся секунд все четче видится тот простенький факт, что башня, в общем-то, ничем не отличается от всех прочих мест этого мира. Нет ничего, что стало бы достойным искушением.
Уэко Мундо, царство Пустых. Хаори капитана, часть чужой интриги. Казармы Сейретей, чужая мысль, продуктивная, спору нет. Заброшенная хибара, невесть чья, прибежище Рангику Мацумото.
Где-то отчаянно далеко, в самом углу сознания, скреблось воспоминание о чем-то вне чужого места и времени, но гасло при малейшем приближении мысли.
И все-таки, куда делся его ножик? Белый, прозрачный, как собственное тело?
Под мягким податливым покровом кожи и мяса сотни костей для сотен ножей. Интересно, куда их закопают?
И еще интересно, когда все пошло не так?
Секунды капают одна за одной неудержимым ливнем. Солнце пробегает небо выцветшим апельсином, как заводное: подъем из одного и того же места, бег по одной и той же дороге, игра в прятки за одним и тем же горизонтом.
Долго думают.
В этих голых стенах дела из оправдания превращаются в суету, в дерготню оторванных лапок. Все истории кажутся забавными, но неправдоподобными.
Пока осыпается зола секунд, все становится яснее и яснее. Царство Мертвых, небытия, пожалуй, не лучшее место для жизни. И маска плоти ничего не изменит. Это только ножны для сотен ножей. Не самого нужного в быту предмета. Бессмысленного, как сладкое для нищих.
Яркий лунный свет в окне чертит прямоугольную стрелу на полу, не задевая Гина.
Секунды продолжают сыпаться, когда открывается дверь и входит Кучики, в привычных трубках, тряпках и шарфике. Сперва оглядывается в беспокойстве, затем холодным, как клинок, голосом, зачитывает приговор.
Ну и ладушки.