"Наедине", для Angstsourie

[bleach-fest]

название: Наедине
автор: Eishi
пейринг: Улькиорра/Орихиме
рейтинг: PG
жанр: angst, POV
саммари: «Орихиме верит, что может что-то изменить. Верит так сильно, как не верила никогда, но время идет, двери тронного зала для нее по-прежнему закрыты, Хогёку недосягаемо, и только ее молчаливый страж всегда рядом…»
предупреждения: нет
дисклеймер: персонажи не мои, выгоды не извлекаю.
Свободное участие по заявке  Angstsourie:

текст заявки

всегда буду рада Улькиорре/Орихиме, но без кавайно-задумчивого арранкарчика и злой!Орихиме (предпочитаю наоборот), низкорейтинговое, лучше полунамеками.
от автора: очень надеюсь, что герои получились такими, какими их хотел увидеть заказчик.


Она может смотреть в окно часами. Просто стоя перед ним, задрав голову и остановив взгляд на перечеркнутой прутьями решетки белой луне. Она не замечает, как затекает шея, и начинают болеть глаза, и вздрагивает лишь, когда ее страж произносит:
- Айзен-сама хочет видеть тебя.
Капитан Айзен. Теперь уже бывший.
Человек, предавший Общество Душ.
Тот, чье удушающее рейацу она чувствовала у подножия Соукиоку, слабая, неспособная помочь хоть чем-то, когда Куросаки сражался там совсем один.
И этот человек разговаривает с ней так, будто ничего не произошло. Будто она просто заглянула к нему в гости, как к старому знакомому. От его голоса – мягкого, обволакивающего, жестокого – хочется бежать, не оглядываясь, но Орихиме не в силах сделать даже шаг.
Когда Айзен говорит, что ей дарована сила, способная изменить сущее, она впервые чувствует что-то кроме страха.
Горечь. Она забивает ей горло, такая густая и вязкая, что Орихиме кажется, будто ей нечем дышать. Потому что даже со всей этой силой, такой могущественной, по словам Айзена, она неспособна сделать то единственное, чего так хочет, – защитить своих друзей.
Это она – та, кого все оберегают, та, что всегда стоит за спинами своих друзей и может лишь безмолвно смотреть, как они сражаются.
И только когда она видит Хогёку – прозрачный, будто вырубленный из стекла шарик с чуткими, реагирующими на прикосновение ладони Айзена искорками внутри, – ей снова кажется, что она еще может что-то изменить.


Это было ошибкой.
Пустой надеждой, наваждением. Понимание приходит позже, но сначала Орихиме трепетно хранит в сердце это чувство – такое горячее и яркое. Такое нужное ей, чтобы оправдать свое существование. Она искренне верит в то, что может все изменить, может сделать так, чтобы Хогёку никогда не существовало.
Она верит так сильно, как не верила никогда, но время идет, двери тронного зала для нее по-прежнему закрыты, Хогёку недосягаемо, и только ее молчаливый страж всегда рядом.
И вера постепенно уходит.
Рассыпается, будто увядший, так и не принесший плода цветок.
Орихиме долго мнет в руке сморщенные лепестки. Может, неделю. Может, месяц. Может, целую вечность… Здесь, в Уэко Мундо, время похоже на подмоченный песок: оно течет тонкой струйкой, будто в больших старинных песочных часах, которые она видела давным-давно на витрине магазина, но то и дело задерживается, когда попадаются слишком крупные комки из слипшихся песчинок.
Орихиме кажется, что ее посадили в эти песочные часы, и она пытается разбить комок, чтобы жизнь двигалась дальше. Но ничего не выходит, и остается только сидеть, прислонившись спиной к стеклянной стене, и вспоминать, как быстро – так быстро, что порой она не успевала разглядеть, – бежало ее время там, в мире живых.
Когда от лепестков увядшей веры в ее руках остается лишь прах, Орихиме слышит, как что-то ломается внутри нее – с чистым, высоким, печальным звоном, – и будто пелена спадает с глаз. Для остальных она теперь предательница, и никто не придет за ней сюда, все верно. Она поняла это давно, но лишь сейчас действительно готова смириться.
Ей больше некуда возвращаться.
В ту ночь она попрощалась с Куросаки навсегда.
Когда осознание этого укладывается внутри нее большим мохнатым зверем, нашедшим себе логово, Орихиме, наконец, поднимает глаза.
Лицо Улькиорры в такой близости от своего собственного она ожидает увидеть в последнюю очередь. Вполне достаточно, чтобы испуганно дернуться, пытаясь отстраниться, открыть рот для крика… и получить туда полную ложку какой-то жидкости. Орихиме рефлекторно сглатывает, едва не подавившись, и замирает с вытаращенными от изумления глазами.
Это что, был суп?
Улькиорра смотрит на все это так, будто видел уже тысячу раз.
- Чт… чт… что это…?
- Суп.
Орихиме бросает быстрый взгляд на глубокую тарелку в руках Улькиорры и неуверенно кивает, одновременно осторожно отодвигаясь от него чуть подальше, до тех пор, пока не упирается спиной в подлокотник. Оглядывается – все та же комната, все та же луна за решеткой высокого окна, – но как оказалась на диване, Орихиме не помнит. Она будто только что выбралась на свет из густого тумана и трет глаза, чтобы убедиться, что это не очередной сон.
Улькиорра набирает новую ложку супа и молча протягивает ее пленнице. Судя по всему, далеко не в первый раз.
Орихиме испуганно мотает головой. Все внутри будто сжимается в комок. Не от голода, нет. От страха.
- Ешь, женщина.
Она снова пытается отодвинуться, забивается в угол дивана и дышит часто-часто, мелкими рваными вдохами. Забытый ужас просыпается в ней вместе с воспоминаниями, слишком яркими и четкими. Она помнит искалеченные тела сопровождавших ее шинигами, помнит, как пыталась спасти их, накрыв щитом восстановления, помнит приказ, которому не могла не подчиниться. Холодные, равнодушные глаза, сухой голос, брезгливое «женщина» и браслет, который Улькиорра дал ей.
Сейчас она переживает все заново: все то отчаяние, ужас и боль.
«Уходи», - шепчет она дрожащими губами. - «Уходи, уходи, уходи…»
Но Улькиорра не слышит ни слова. Чужой страх для него привычен; он видел его много раз и потому не считает достойным особого внимания, а вот отказ от еды – это уже нечто иное. Высшая степень иррациональности, по его мнению.
- Уходи! - наконец, срывается на крик Орихиме.
Слезы бегут по ее щекам – горячие, бессильные. Она пытается стереть их, размазывает по лицу, но все без толку – они текут и текут, эти упрямые и бесполезные слезы.
Улькиорра поднимается с дивана и молча уходит.
Подумаешь, рыдающая женщина. Ничего особенного.


В последний раз Орихиме плакала так, когда умер ее брат, – громко, навзрыд, уткнувшись лицом в колени и глотая соленые слезы.
Зная, что нельзя повернуть время вспять.
Падая в собственную пустоту.
Долго-долго. Бесконечно.
А потом она засыпает – прямо так, сидя, прижавшись мокрой щекой к спинке дивана, – и ей снится, что они с друзьями поехали на летние каникулы на море. Вода в нем синяя-синяя, и клочки отраженных в ней облаков лижут Орихиме ноги, выбрасываемые на берег набегающими волнами. Куросаки-кун снова спорит с Кучики-сан о том, какой арбуз лучше, Исида пытается их успокоить, а Абарай, пользуясь случаем, уже уплетает сочную красную мякоть за обе щеки, забравшись под большой, раскрытый Садо зонт.
Они снова рядом, снова все вместе.
Орихиме хочет бежать к ним, но чувствует, как что-то тянет ее вниз, в осыпающуюся под ногами воронку. Ее крика не слышно – рот забит мокрым песком и нечем дышать, а топь засасывает все глубже… Быстрей, еще быстрей, и вот уже Орихиме нет.
Реальность, в которую она возвращается, едва ли лучше этого кошмара.
Та же комната, то же окно, та же луна. И Улькиорра у дверей, безмолвный и неподвижный, как застывшее время.
Ее личный ад и личный страж в этом аду.


Месяц в Уэко Мундо никогда не заходит. Он осторожно крадется по черному небосклону, от одного его края к другому, будто в надежде застать там свою смену, но не найдя никого, раз за разом уныло ползет обратно.
Орихиме думает, что он живой. Ведь то, что движется, не может быть мертвым, а месяц – пока единственное в этом мире, что хоть как-то меняется.
Она говорит ему «привет» каждый раз, как он появляется в ее окне, и порой получает в ответ его легкий кивок. Или ей просто кажется. В любом случае так легче считать сменяющие друг друга ночи, если они, конечно, меняются.
Когда месяц застревает между вторым и третьим прутом решетки на окне, Улькиорра приносит еду. Всегда в одно и то же время, ни раньше и не позже, и этим он напоминает Орихиме ее брата. Тот тоже всегда заботился , чтобы она хорошо питалась, хотя она все равно оставалась такой тощей, что все девчонки в классе смеялись. Ужинали они всегда в семь, когда брат возвращался с работы, и, наверное, с тех пор Орихиме привыкла к тому, что ежедневный обыденный ритуал – будь то ужин или утреннее пожелание удачного дня, – это правильно и нужно. Это значит, что у них все хорошо.
Сейчас это всего лишь отсчет времени, но все же где-то в глубине души Орихиме признает, что такая повторяемость событий ее странно успокаивает.
Она все еще не может унять дрожь каждый раз, когда Улькиорра входит в комнату. Замирает на месте, будто крохотный, испуганный зверек, обнимает себя за плечи, пытаясь сдержаться, быть сильной и стойкой, однако стоит ей встретиться с Улькиоррой взглядом, как вся ее выдуманная храбрость разлетается вдребезги. Глядя в его глаза, Орихиме цепенеет от холода.
Сегодня он снова принес ей суп. Когда Орихиме переводит взгляд на тарелку, в голову приходит неожиданная мысль: не тот же самый ли это суп, которым он кормил ее тогда?
Откуда-то сам собой возникает вопрос о том, кто этот суп вообще готовил. Думать о капитане Айзене или, упаси боже, Ичимару в кухонном переднике как-то не тянет.
- Я не…
- Если не будешь есть, станешь бесполезной для Айзена-сама, - ледяным тоном произносит Улькиорра. Орихиме кажется, что в комнате становится прохладней, и новая волна дрожи пробегает по ее телу.
- Я не хочу есть.
Она хочет, чтобы голос не дрожал, она пытается совладать с ним изо всех сил. И снова проигрывает.
Улькиорра подходит ближе, заставляя пленницу отступить, пока она не упирается спиной в стену.
- Ты не умеешь врать, женщина. Ешь, или я заставлю тебя.
«Как тогда?» чуть не вырывается у Орихиме. Слишком ярки еще воспоминания о холоде чужих пальцев на ее подбородке.
- Думаешь, твое упрямство что-то изменит?
Она молчит.
- Ты нужна Айзену-сама живой.
Слова вылетают быстрей, чем Орихиме успевает осознать их до конца.
- А мне все равно!
Она больше не обхватывает себя руками, пытаясь хоть как-то защититься, она больше не смотрит в пол. Ее голова решительно поднята, а взгляд устремлен прямо на Улькиорру. Если он пожелает убить ее, пускай. Она не станет отступать.
Орихиме всего лишь пешка, это нетрудно понять. И пусть пешка с мантией королевы – такой тяжелой и бесполезной, – но все же просто та, кого используют и выбросят, в конце концов. А Улькиорра? Разве он чем-то отличается от нее?
Такая же фигура на шахматной доске.
- Я не знаю, что задумал капитан Айзен, не знаю, зачем меня здесь держат, но пока я могу решать сама за себя, я буду делать то, что считаю правильным!
Улькиорра смотрит на нее, не моргая, как ящерица, но Орихиме не отводит взгляд. Это самое малое, что она может сделать сейчас, чтобы доказать – вот он, ее выбор, и она от него не отступит. Но, боже, до чего же страшно смотреть в эти безразличные глаза, и сердце скачет в груди, как сумасшедшее.
- Ты слишком много говоришь сегодня, женщина. Это утомляет.
Неужели?...
Орихиме подается вперед, всего на миллиметр, чтобы разглядеть поближе то, что, как ей показалось, мелькнуло в его глазах.
Раздражение?
Но Улькиорра отворачивается быстрее, чем она успевает рассмотреть.
Когда высокие двери бесшумно закрываются за ним, Орихиме кажется, что каменная стена, по которой она обессилено сползает на пол, стала гораздо теплей, чем раньше. Или, может, это она немного отогрелась. Будто осыпалась с плеч и рук невидимая изморозь, и сердце уже не заходится в бешеном ритме.
Вот бы еще перестать дрожать.


Улькиорра больше не пытается кормить пленницу силой.
Он все так же приносит еду в одно и то же время, ставит на низкий столик и ждет до тех пор, пока от тарелки не перестает подниматься теплый пар, но уже не заставляет есть. Орихиме считает это своей маленькой победой.
Она слабеет с каждой новой ночью, слабеет быстро и неумолимо, и теперь все реже встает с дивана, чтобы поприветствовать проплывающий мимо месяц. Сон, наваливающийся, будто мокрое ватное одеяло, не приносит облегчения. Орихиме задыхается, ей кажется, что ее спеленали в толстый белый кокон, из которого уже не выбраться. Она просыпается в холодном поту и с отвратительным, вызывающим тошноту привкусом ваты на языке лишь для того, чтобы снова забыться в новом изматывающем сне.
Когда грезы сменяются бредом, маленькая победа, которой Орихиме так гордится, становится первой ступенью в пропасть. На одних лишь принципах человеческому телу не выжить.
Впрочем, все к лучшему. Если ее не станет, все это закончится, а она ведь хочет, действительно хочет, чтобы все закончилось. Чтобы не было больше белых стен и застывшего месяца, не было решеток на окне и ощущения того, что Улькиорра смотрит на нее, будто на диковинного зверька, за которым ему приказали присматривать.
Холодный. Безразличный.
Когда на ее горячий лоб ложится чья-то прохладная ладонь, Орихиме думает, что наконец-то заслужила избавление. Она тянется к ней, хватает холодные пальцы, улыбаясь, как ребенок – светло и доверчиво, – и держит их крепко-крепко, боясь, что они исчезнут. Ей нужно хоть что-то в этом мире, за что можно схватиться, лишь бы не падать в свою пустоту.
Вечная ночь Уэко Мундо уже не кажется такой непроглядной, как раньше, потому что светлеет немного от той ладони, что Орихиме держит в своих руках. И она впервые засыпает спокойно.
Не слыша тихого «глупая женщина» где-то совсем рядом.


Разумеется, первый, кого она видит, очнувшись, это Улькиорра.
От чашки в его руках поднимается горячий пар.
Новый виток ее личного ада, которому она почему-то… рада. У нее уходит несколько секунд на то, чтобы осознать это, но да, она действительно рада, что все еще может открыть глаза. Что она просто есть на этом свете, хотя вечное забвение и казалось таким привлекательным еще совсем недавно.
Орихиме открывает рот, но не может выдавить ни звука – слова будто прилипли к нёбу. Предметы перед глазами еще слегка плывут, а комната медленно кружится, если не пытаться сфокусировать взгляд на чем-нибудь одном, поэтому Орихиме временно принимает за центр своего мира чашку в руке Улькиорры.
Ослабевшие руки отказываются держать ее вес, когда она пытается приподняться на локтях. Приходится цепляться за спинку дивана.
Улькиорра не делает даже попытки помочь.
- Это была глупая и бесполезная попытка самоубийства.
Орихиме вскидывает на него глаза, открывает рот и… снова не может вымолвить ни слова. На этот раз потому, что Улькиорра говорит правду. Пусть ненадолго, но она хотела умереть, нет смысла отрицать.
- Пей, - чашка оказывается прямо перед ее лицом. - Это лекарство поможет тебе восстановиться быстрее, чем обычная еда.
Орихиме не спорит. Послушно берет протянутый настой и дует на него, пытаясь остудить хоть немного. Запах мяты щекочет ноздри, заставляя невольно задуматься, откуда ей здесь взяться. Неужели беглые капитаны увлекаются домашним садоводством где-то в подземельях? Из ниоткуда в голове всплывает образ Ичимару с лейкой в руках, заботливо поливающего аккуратную грядку. Орихиме тоже разводит дома цветы, так что, наверное, могла бы дать ему пара дельных советов…
Она мотает головой. Привидится же такое.
Вкус у лекарства оказывается преотвратнейший. Может, и пахнет, как мятный леденец, но на языке отзывается нестерпимой горечью, которая быстро перетекает в приторную сладость, отчего хочется тут же выплюнуть все и прополоскать рот. К сожалению, ни то, ни другое Орихиме недоступно, а потому она покорно пьет глоток за глотком, стараясь не думать о выступивших на глазах слезах.
Когда пытка лекарством наконец заканчивается, она возвращает чашку своему стражу. Орихиме ждет, что вот сейчас ее точно вывернет наизнанку, потому что выпить такое и остаться в живых кажется чем-то фантастическим, но вопреки ее ожиданиям ничего не происходит. Наоборот, зрение проясняется, а голова больше не кружится.
Незадача только в том, что желудку тоже стало лучше, а, значит, он требует своего.
- Что это? - настороженно спрашивает Улькиорра, быстро обшаривая пленницу цепким взглядом. Он не чувствует желания убивать, но кто знает, на что еще способна эта девочка с силой бога.
Орихиме чувствует, как у нее начинают гореть уши.
- Это… ну, это… - лепечет она сбивчиво, пытаясь совладать с непрошенным чувством стыда за урчащий желудок.
Кто-нибудь другой, конечно, все понял бы, но сейчас рядом с Орихиме только Улькиорра, и выбирать не приходится. И почему, в конце концов, ей так неудобно перед ним за эту обычную человеческую слабость?
- Голод, - наконец тихо произносит она, уставившись в пол.
Улькиорра знает, что это, причем знает не понаслышке. Каждый Пустой, будь то гиллиан, адьюкас или арранкар, живет лишь своим голодом. Они рвут друг друга в клочья, они охотятся за душами, они делают все, что угодно, только бы унять это навязчивое, ноющее чувство.
Улькиорра исчезает, не обронив ни слова. Вернувшись, также бесшумно, как уходил, он протягивает пленнице тарелку с горячим рисом.
Ну вот, они все же могут понять друг друга, думает Орихиме, и почему-то от этой мысли ей становится теплее.


Орихиме не любит болеть. И дело не в слабости или жаре. Некоторые из ее одноклассников согласны терпеть и не такое, лишь бы подольше не появляться в школе. Орихиме их не понимает. Конечно, по контрольные она тоже не любит, но разве стоит обращать внимание на эту маленькую неприятность, если можно общаться с друзьями, делиться с ними своим обедом и улыбаться радостно, когда они отпрыгивают от протянутого им бутерброда с мармеладом и тунцом, будто от отравы? В такие моменты Ичиго даже изменяет своему обычно хмурому выражению лица, а Кейго начинает носиться по кабинету с воплями о том, что не хочет умирать таким молодым. У них забавные способы скрывать свою скромность, но Орихиме на них не обижается. А еще не верит словам Тацуки о том, что на самом деле все дело в ее ужасных обедах.
Когда она болеет, то лишена всего этого – веселья, улыбок, школьных недоразумений и совместных обедов на крыше, – и это для нее худшее наказание. У Орихиме никогда раньше не было столько друзей, поэтому она так ценит каждый проведенный с ними миг.
Поэтому вдвойне больней сейчас – знать, что, даже выздоровев, ей не к кому возвращаться.
С каждым глотком принесенного Улькиоррой лекарства силы возвращаются все быстрей. Неизвестный настой творит чудеса, и, несмотря на отвратительный вкус, стоило бы включить его в состав домашней аптечки, решает про себя Орихиме, жмурясь до слез при последнем глотке.
- Почему ты снова плачешь?
Вопрос застает ее врасплох. Она так и замирает с чашкой у самых губ, уставившись на Улькиорру недоуменным взглядом.
- Что?
- У тебя слезы, - повторяет он. - Почему?
Орихиме опускает чашку на колени. Вертит ее в руках, греясь теплом остывающей глины.
- А почему люди плачут? - спрашивает она в ответ.
- От боли и страха. От собственной слабости.
Улькиорра отвечает уверенно, не останавливаясь ни на миг, чтобы задуматься, взвесить, проанализировать. Он сделал это уже давно, и итог для него вполне ясен.
- И все? - слабо улыбается Орихиме. Она смотрит в его бледное, ничего не выражающее лицо, ожидая увидеть в нем хоть что-то. Но нет, с таким же успехом она могла бы смотреть на фарфоровую куклу. Идеальная оболочка для пустоты внутри. - Это все, что ты видел?
- Я видел достаточно, чтобы понять: люди слабы и глупы.
- Тогда зачем спрашивать, почему я плачу? Ты хочешь знать, а значит, чувствуешь, что это не все. Ты думаешь, что изучил людей, но на самом деле ты ничего о нас не знаешь. Совсем ничего.
Орихиме поднимается, делает два мягких шага к Улькиорре.
Так близко, как никогда раньше не осмелилась бы подойти.
Так близко, что она снова чувствует, как по телу бежит уже забытая дрожь. Но когда ее ладонь прикасается к его груди там, где должно быть сердце, страх затихает. Остается лишь его эхо – слабое, неуверенное. Эхо, которое Орихиме уже не слышит.
- Мне жаль, что ты не видел ничего кроме боли и страха. Правда, жаль.


Раз, два, три, четыре.
От угла до угла вдоль белой стены.
Пять, шесть, семь, восемь.
Пальцы касаются гладкого холодного камня, замерзая уже к концу первого десятка.
Девять, десять, одиннадцать, двенадцать.
Орихиме греет их в ладони, продолжая идти.
Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать.
Ноги ступают бесшумно, и даже если она захочет топнуть изо всех сил, пол отзовется лишь тихим вздохом. Пустота Уэко Мундо пожирает даже звуки.
Семнадцать, восемнадцать, девятнадцать, двадцать.
Угол. Пора поворачивать.
Двадцать шагов в длину и шестнадцать в ширину – вот размер ее клетки. Орихиме проверяет его каждую ночь с глупой, но такой упрямой надеждой, что, может быть, она все-таки расширилась немного. Ну хоть на чуть-чуть.
Может, стали тоньше прутья? Или выше потолок?
Или, может… совсем пустая надежда, конечно, но все же… может, страж заснул, и Орихиме сможет выскользнуть из покоев и немножко прогуляться по дворцу?
Но хватает лишь быстрого взгляда, чтобы мечты развеялись.
Улькиорра не спит. Не только сейчас, а, кажется, вообще.
С таким отношением к делу он бы определенно мог стать учителем в мире живых, думает Орихиме. Преподавал бы математику. Да, именно математику, это ведь наука точная и не терпящая никаких приближений. Ее бы Улькиорра понял. Не то, что упрямую, плачущую по пустякам девчонку, которая сама не знает, что чувствует.
Двадцать шагов в длину и шестнадцать в ширину, да? Все осталось по-прежнему. Но Орихиме попробует еще раз. Хотя бы потому, что ничего другого ей просто не остается.
Она делает шаг, но не вдоль стены, а к центру. Потом еще один и еще. Маленькие торопливые шажочки, будто она бежит по воде и, стоит лишь чуть задержаться, как она пойдет ко дну.
В таких шажках комната кажется больше, а если двигаться по кругу, то и вовсе становится бесконечной.
Орихиме удлиняет шаг, поворачивается быстро, будто хочет поймать его след в воздухе, и смеется, видя, как поднимается легким крылом за спиной белый плащ. Она похожа на журавля сейчас – тонкого, изящного, счастливого, кружащегося по комнате под слышимую ему одному музыку.
И даже холодный голос Улькиорры не может отобрать у нее это чувство полета.
- Что ты делаешь?
- Танцую, - отвечает она легко. - Хочешь попробовать?
И прежде, чем Улькиорра успевает ответить, Орихиме уже рядом, хватает его за руку и тянет за собой. Она хочет поделиться с ним этим чувством, хочет показать, что есть многое в людях, чего он никогда не видел… и замирает на месте, когда ее рука соскальзывает с рукава на его ладонь.
Ту самую, что она держала, чтобы не падать в пустоту.
Ту самую, ради прикосновения которой она вернулась.
Ладонь ее стража.


Смотреть украдкой Орихиме не привыкать.
Она сидит, казалось бы, прямо, держит подбородок поднятым, а руки сложенными на коленях. И лишь легкий наклон головы – едва заметный, такой естественный – может ее выдать, ведь так проще наблюдать за тем, кто… Нужного слова она подобрать не может – ни для объекта своего интереса, ни для чувства, которое испытывает, глядя на него вот так, украдкой.
Но ничего, все это уже было совсем недавно. В ее прошлой жизни.
Разница лишь в том, что впервые она смотрит не на Куросаки.
Хорошо, что Улькиорре все равно. Вот сейчас – хорошо. Потому что он ни о чем не спрашивает, даже если замечает ее взгляд. Но вопросов и без того хватает – Орихиме задает их себе сама.
Только ответов по-прежнему нет.
Ей казалось, что она привыкла. К роли пленницы, к белым стенам, к своему стражу. Особенно к нему, наверное, потому что когда рядом есть кто-то, все остальное можно перенести куда спокойней, даже заключение. Но стоило ей выстроить для себя новый маленький мир, стоило убедить себя, что эта клетка – ее новый дом, как одно случайное, нелепое прикосновение разрушило все.
Потому что пустота внутри Улькиорры – живая.
Орихиме видит это теперь, видит так ясно, как всегда умела разглядеть доброту Куросаки за его угрюмым лицом, настоящие страхи маленькой Кучики за ее решимостью и одно единственное, такое простое желание Исиды – никого больше не терять.
Улькиорра такой же, как они, – повернут ко всем лишь одной стороной, и нет никого, кто бы увидел другую.
А Орихиме хочет увидеть.
Понимание этого застает ее врасплох, она совсем к нему не готова, и потому начинает мотать головой, как в школе, когда слова учителя казались ей странными.
- Нет, нет, нет, нет, нет, я совершенно точно, определенно ошибаюсь. Нет, нет, нет, нет, нет.
Ей так нужно сказать это себе, что она не замечает, как начинает говорить вслух. Удивительно, что раньше не начала. Учитывая неразговорчивость ее стража, поневоле предпочтешь разговаривать сама с собой. Вероятность услышать ответ в этом случае, несомненно, выше.
Орихиме испуганно прижимает ладони ко рту, когда ловит себя на том, что произносит вслух свои мысли. Бросает неуверенный, ожидающий взгляд на Улькиорру – что он скажет на это и скажет ли вообще? Судя по всему, Улькиорру чужие терзания не трогают и их причина ему совсем не интересна, но Орихиме так привыкла пояснять вои поступки окружающим – учителям, одноклассникам, соседям, – что просто не может остановиться.
- Я… я…я подумала о… - она кидает взгляд за окно, в надежде найти там что-нибудь стоящее. - О луне, да! Она… белая. Нет, не так. Ну то есть она, конечно, и вправду белая, но с думала совсем не об этом. Зачем думать о чем-то, что видишь каждый день… ночь… всегда, я хотела сказать…
Господи, ну почему так трудно найти здесь что-то, о чем нельзя сказать «оно всегда одно и то же»? И почему все мысли стекаются к Улькиорре?
- Я думала о том, чего нет, - неожиданно для самой себя произносит Орихиме и замирает на миг, пытаясь осознать сказанное. Смотрит растерянно на Улькиорру, затем снова на луну. - Там ведь… ничего нет, да? Под этой луной. Совсем ничего?
Для нее Уэко Мундо – это комната размером двадцать на шестнадцать шагов и приклеенный к черному картону неба месяц. Больше ничего. Когда Улькиорра забрал Орихиме из мира живых, на другом конце тоннеля, по которому они шли, был тронный зал. Маленькой пешке дал аудиенцию сам король.
Наверное, этим можно было бы гордиться. При других обстоятельствах.
Потому что Айзен – не король Орихиме. Ее король носит черное и сражается сам, а не посылает в бой слуг.
И она предала его.
У него сейчас, наверное, тест по математике, который им обещали на прошлой неделе. Хотя, кто знает, сколько прошло времени в мире живых.
- Песок.
- А? Что?
Голос Улькиорры тише обычного, и Орихиме, погруженная в себя, не сразу понимает, о чем он.
- Там, под луной, песок.
Орихиме снова мотает головой. Слишком много глупых мыслей о вещах, которые остались позади навсегда, но она никак не может с ними расстаться, хотя вспоминать каждый раз так больно.
- Песок – это здорово, - улыбается она.
Боль всегда легче спрятать за улыбкой. Главное только сдержать непрошенные слезы. Потому что хватит уже. Хватит. Прошлого не вернуть.
- А море есть? Это когда много-много воды, и чайки кружат.
Орихиме взмахивает руками, чтобы показать крылья, но под взглядом Улькиорры смущенно опускает их. Она просто не уверена, знает ли он, что такое море.
- Нет. Это пустыня.
«Пустыня – это совсем не здорово», думает про себя Орихиме, но вслух говорит лишь:
- По песку приятно ходить, правда? Кажется, что он движется под ногами, как живой. А вот когда он набивается в обувь, это ужасно. Как-то раз мы с Тацуки были летом на пляже, и пока дошли до воды, я несколько раз набирала полные туфли песка. Приходилось постоянно останавливаться, чтобы его вытряхнуть. А ведь он еще и горячий был! Жегся так, я думала, прожжет все, что угодно, - Орихиме не замечает, что увлекается рассказом все больше и больше. Она тихо смеется, вспоминая то лето, и ненадолго ей кажется, что она просто рассказывает историю другу.
Улькиорра слушает молча. Орихиме становится жаль, что она не говорила столько раньше. Все боялась, что ее прервут, прикажут замолчать. Ей и в голову не приходило, что Улькиорра может просто спокойно слушать.
- Песок Лас Ночес холодный, - неожиданно говорит он посреди ее увлеченного монолога. - Не такой, о котором ты рассказываешь.
Орихиме замирает с открытым ртом.
Улькиорра не просто слушал, он ее действительно слышал.
И почему-то от этого становится теплей внутри. Совсем как от того супа, которым он ее кормил.
Наверное, поэтому Орихиме решается осторожно спросить:
- А можно… его потрогать?
Она ждет отказа – резкого, беаппеляционного, и совсем теряется, когда слышит спокойное «да».
- То есть… то есть я могу выйти отсюда?
- Да.
- И… могла в любое время?
- Да.
Так просто, оказывается, раздвинуть границы своей клетки до целого мира, если знать, что тебе это позволено. Почему, ну почему она не спросила об этом раньше?
Глупая, глупая Орихиме, говорит она себе.


Когда они оказываются снаружи, трудно поверить, что все это – огромное, бескрайнее небо и пески, которым не видно конца, – не очередной мираж. Боже, до чего же глупо было думать, что Уэко Мундо состоит лишь из стен и решеток на окнах! Теперь Орихиме стыдно за такие мысли.
Белые пески Уэко завораживают. Они будто светятся ровным матовым светом, как брюшко огромного спящего светлячка. Орихиме присаживается на корточки, зачерпывает в ладонь горсть песка и смотрит, как он сочится сквозь пальцы.
- И правда – холодный, - улыбается она.
Улькиорра молча наблюдает за ней.
Эта девчонка – странная.
Она кружится по комнате, говоря, что слышит музыку, которой нет, она держит в ладонях песок так бережно, будто это тысячи чужих душ, и она боится их поранить, если сожмет пальцы слишком сильно. Она боится своего стража и в тоже время тянет к нему руку, отдергивая ее, едва касается его кожи.
Улькиорра не понимает ее. Это неправильно, по его мнению, иметь столько эмоций. Глупо и бесполезно. Эмоции – слабость. А эта девчонка живет ими. Она почти умерла не потому, что не ела, а потому, что была лишена их.
- А знаешь, чего здесь не хватает? - Орихиме поворачивает голову к Улькиорре, ждет его реакции, и, не дождавшись, тихо вздыхает.
- Звезд. Вместе с ними месяцу не было бы так одиноко. Вот, смотри.
Прежде, чем Улькиорра понимает, что откликнулся, захваченный ее интересом, он уже стоит рядом и смотрит, как она рисует пальцем на песке угловатую фигуру.
- Вот, - отряхивая руки от песка, довольно произносит Орихиме. - Это звездочка. Если сделать таких много-много и отправить на небо, станет гораздо лучше. Правда, я не очень хорошо рисую. Вот если бы здесь была Кучики-сан, она бы нарисовала самую лучшую в мире звездочку, похожую на кролика Чаппи. У Кучики-сан все похоже на кролика Чаппи, но от этого только веселей, мне кажется.
И снова Улькиорра слышит ее тихий смех.
- Кролик… Чаппи? - неуверенно произносит он.
- Да, - кивает она. - Он очень милый.
Орихиме собирается нарисовать его на песке, чтобы Улькиорра лучше понял, но в спину ей будто ударяет ледяной волной. Ощущение чужого присутствия накрывает с головой. У него привкус безумия.
- Ну надо же, я смотрю, вы неплохо ладите.
В голосе незнакомца слышны насмешливые нотки; он растягивает слова, будто говорить ему лень, но чувствуется, что на самом деле он заинтересован. Его яркие волосы кажутся неуместными и слишком вызывающими в тихой монохромности Уэко.
У Орихиме от него мороз по коже.
Взгляд Улькиорры меняется. Самую малость, почти незаметно, но Орихиме видит разницу – пустота в его глаза уже не так спокойна.
- Что тебе нужно?
- О, совсем ничего, - беспечно передергивает плечами незнакомец. - Всего лишь хотел поприветствовать нашу гостью, - он кланяется легко и насмешливо, будто шут, но в его глазах Орихиме видит жадность палача. - Позвольте представиться, госпожа. Заэль Апорро Гранц.
- При… приятно познакомиться, - на автомате лепечет Орихиме. Ей не нравится его взгляд, совсем не нравится. - Я Иноу…
- Нет, нет, твое имя мне абсолютно не интересно, - тут же машет руками Заэль Апорро. - Что за глупость – думать, будто мне есть до него какое-то дело.
- Простите… я не…
- Я слышал, ты вернула Гриммджо его руку.
Заэль Апорро оценивающе смотрит на Орихиме, задумчиво
постукивая по подбородку тонкими, похожими на паучьи лапки пальцами. Новая волна дрожи пробегает по ее телу.
- И вот это уже интересно. Гораздо интересней, чем твое имя.
Улькиорра делает шаг вперед. Всего шаг, но Орихиме сразу чувствует облегчение – она теперь за его спиной. Она под защитой. Снова.
- Уходи.
- А в чем дело? - вызывающе бросает Заэль Апорро. - Мы с девочкой просто разговаривали. И не смотри на меня так, твоя кислая мина меня не пугает. Ты меня абсолютно не интересуешь. А вот она – совсем другое дело.
Орихиме не успевает даже вскрикнуть – песок под ее ногами взбухает бледной осыпающейся поганкой и толкает ее вверх, к черному небу. Воздух будто вышибает из легких, а саму ее крутит в поднявшемся вихре, будто сломанную куклу. А потом вращение вдруг резко прекращается, и вот Орихиме уже летит вниз – прямо в пасть вылезшего из-под песка уродливого монстра.
И снова она не успевает закричать. Только хватается за белую, знакомую до боли форму своего стража, когда он появляется рядом с ней в воздухе.
Еще до того, как они спускаются на песок, монстр рассыпается, прошитый насквозь тонким лучом серо.
- Твои фраксьоны стали ненамного лучше.
Заэль Апорро брезгливо стряхивает с рукава липкую массу, которая брызнула из уничтоженного монстра. На его лице выражение крайнего отвращения.
- Кто, этот? О, это был экспериментальный образец, его потеря меня абсолютно не огорчает.
- Я доложу обо всем Айзену-сама.
- О чем? - искренне удивляется Заэль Апорро. - Ничего же не было. Маленькое недопонимание, вот и все. Но, может, все-таки отдашь мне девчонку, а? Кто знает, на что еще она способна. Я мог бы изучить ее в своей лабора…
- Убирайся.
- Ну и дурак, - раздраженно шипит Заэль Апорро. - Дальше своего носа ничего не видишь. Но все же… если передумаешь, мое предложение остается в силе.
В следующий миг его уже и след простыл, а Орихиме все сжимает в руках одежду Улькиорры, будто боится, что если отпустит ее, то снова случится что-нибудь непоправимое. Она не может разжать пальцы, просто не может. Сердце заходится в бешеном ритме, готовое проломить ребра и выскочить наружу, и Орихиме неосознанно хватается за Улькиорру, ища покоя в его пустоте. Она заглушит испуганный стук в ее груди.
- От тебя одни проблемы, женщина, - тихо произносит Улькиорра.
И в этот момент Орихиме понимает – она его больше не боится.


~конец