мой путь - бегство. death-wish...
Название: Живой не как я.
Автор: ~BlackStar~.
Бета: Irgana.
Герои/Пейринг: Урахара/Шинджи.
Рейтинг: НЦ-17.
Жанр: Романс, драма.
Краткое содержание: Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живешь. В Ключевский.
Предупреждения: ООС, АУ, написано уже с оглядкой на последние главы манги.
Дисклеймер: ни на что не претендую.
Написано: для Прокопян любит тебя. по заявке: Урахара/Хирако - о них я готова прочесть все что угодно, разве что смерти одного из персонажей ой как не желаю.
Комментарии: В Германии незабудка считалась волшебным цветком, с помощью которого можно узнать имя суженого или суженой. Для этого нужно взять найденную случайно на дороге незабудку, положить ее под мышку и, не говоря ни слова, идти домой. Имя первого встретившетося мужчины или первой женщины и будет именем суженого или суженой.
читать дальшеШинджи помнит тот день, когда они с Урахарой встретились в Каракуре впервые после побега из Серейтея. Шел дождь, Хирако прятался под деревом, разглядывая разбегающихся от потоков воды людей, испуганных, утопающих, редкие машины, скользящие по улицам, словно лодки. Урахара шлепал прямо по лужам, а Хирако думал о том, насколько неудобно сейчас в гэта – мокро, скользко, холодно. И Шинджи было интересно, о чем можно так задуматься, чтобы не обращать внимания на этот дискомфорт.
- Эй, - Урахара улыбался из-под зонта, из-под панамки, и его улыбка казалась такой далекой, такой чужой сквозь пелену дождя, - давно не виделись.
- Какой-то пяток лет, проваливай, - отвечал Шинджи; в ботинках хлюпало, за шиворот уже давно натекло, и казалось, что влага повсюду, что это очередной всемирный потоп. Их окружило и заливало, и вся вода стекалась сюда, к ногам Шинджи, по опустевшим улицам, со всех концов города, к этой небольшой площади с парочкой деревьев, скамеек и странным памятником. И все вокруг выглядело нереальным: серое небо, асфальт, тучи, стены домов, - неживым, застывшим и убогим, почти ненастоящим. И сам Хирако словно застрял на перекрестке между мирами. Живые и мертвые, Серейтей и грунт, пустой и вайзард. Бежать некуда – ведь от самого себя не спрячешься.
– Проваливай, - повторил Шинджи.
Но Урахара начал болтать, активно жестикулируя, рассыпая сотни слов, и в голове Шинджи гудело не понятно от чего – шума дождя или этого внезапного многословия. И даже что раздражало его больше, Хирако уже не мог осознать.
Шинджи поднял взгляд и понял, что Урахара все это время пристально смотрел на него. Серые глаза, глаза цвета дождевой воды, мокрого асфальты, тяжелых туч, затянувших небо. Еще один призрак этого мертвого города. И Киске говорил, раз за разом повторяя знакомые слова, не желавшие складываться для Хирако в предложения. Шинджи лишь смотрел, как Урахара, словно паук, плетет вокруг него сеть: золотистые нити слов, от Киске к Шинджи. И кокон грел, почти обжигая. Смысл слов был еще не уловим, но уже оглушающее болезнен:
- …бесполезный…глупый…бестолковый…жалкий…бессильный…
И Хирако не ожидал это услышать: не от Урахары, не здесь и сейчас, но Киске словно озвучивал мысли Шинджи, его страхи, спрятанные глубоко внутри, подальше ото всех, под напускной бравадой и показным цинизмом. Кровь прилила к лицу Хирако – он чувствовал, как горят губы, как ноют пальцы в предвкушении удара. И вспышки ярости, злости – бликами по нитям и дождевым каплям, и кокон стал плотнее, Шинджи потянулся, чтобы схватить Урахару за рукав юкаты, но тот так легко и быстро отступил, так неожиданно ловко, что Шинджи незаметно для себя сделал шаг вперед, жадно вдыхая. И, лишь осознав, что не поймал ничего, кроме воздуха и нескольких капель дождя, рассмеялся, зло, жарко, сощурился – и наконец расслабился, зевнув, откинул мокрые длинные пряди с лица.
Урахара стоял поодаль, сутулясь, зябко поводя плечами и пытаясь спрятать замерзающие руки в рукава.
- Пошли, я жрать хочу, - сказал Шинджи, возвращаясь к своему обычному состоянию, - да и от чайку не откажусь.
Урахара усмехнулся:
- Проваливай.
- Ну уж нет, Урахара, - Шинджи потеснил его под зонтом, перехватывая инициативу, накрывая пальцы Киске своими и пододвигая зонт на середину между ними, - с тебя пожрать.
Урахара хмыкнул:
- По тебе видно, что ты крайне бестолково проводишь время. Знаешь, тут неподалеку есть прекрасный парк, там очень приятно можно отдохнуть: пикник устроить, змея позапускать. А справа от входа продают вкуснейшие такояки, нигде такого больше нет, вот онигири у них…
И Шинджи презрительно скривился про себя: парк, такояки, змей. Пару часов назад он дрался с Хиери, Пустым внутри себя и, конечно, собственными страхами; всего его мысли лишь о том, как долго они будут обучаться удерживать маски, и нужно было еще найти место, где тренироваться. А теперь он стоял под зонтом, замерев, и слушал безоблачную болтовню, словно Урахара никогда не был шинигами, словно никогда не убивал ради вселенского равновесия душ, словно все еще был просто живым. И это казалось Шинджи почти невероятным. Он смотрел на Урахару, пытаясь понять – по жестам, взглядам, улыбкам, – но не понимал. Пытался поймать ту искру жизни, заставлявшую Урахару, в общем-то, оказавшегося в том же положении, что и Хирако, сейчас так беззаботно болтать о всяких глупостях.
И позже, в спальне Урахары, после того как они занимались сексом, Шинджи, еще возбужденный, но уже насытившийся, собственным мечом обрезал длинные волосы. Неровно, слегка нервно, но торопливо, словно боясь передумать. Урахара молча наблюдал за тем, как на полу сворачиваются кольцами золотистые локоны, как двигаются острые лопатки Шинджи под кожей от каждого действия, как выпирают ребра от участившегося дыхания.
И золотые нити уже неявно, но ощутимо, опутали их. Шинджи на секунду показалось, что он начал понимать, о чем говорит Урахара – но лишь на секунду, а потом все ушло, очарование момента и запал отступили, и Хирако вновь остался один на один со своими страхами.
Когда Шинджи проснулся, солнце еще не взошло, Киске спал, зарывшись лицом в подушку, голой пяткой указывая на дверь. И Хирако ушел.
Из темной и пыльной комнаты Урахары, из магазинчика, где так непривычно для Шинджи пахло домом.
***
Шинджи не появляется у Урахары больше недели, он чувствует подъем сил, и дела потихоньку налаживаются; но его тянет в магазинчик, словно там ждет что-то, что он давно искал. Однажды, проходя мимо того самого парка, Хирако вспоминает о пикнике, змее и такояки. Подходит к прилавку и разглядывает ровные, аккуратные ряды похожих шариков, не решаясь выбрать, хотя прекрасно понимает, что они все одинаковые. Пока он хмурится и размышляет, подходит продавец и начинает нахваливать товар, что раздражает Шинджи безмерно. Он, морщась, слушает этот поток бесконечных прилагательных и восхищенных междометий, а потом тычет пальцем в ближайший такояки, расплачивается и торопливо, не дожидаясь сдачи, уходит.
Незанятую лавочку в парке приходится поискать, Хирако плюхается на ту, что подальше от дорожки, спиной к проходящим мимо, разглядывает покупку так серьезно и пристально, словно это опасное и еще не изученное двенадцатым отрядом существо. Кусает, задумчиво жует, хмурится и снова кусает. Оглядывается по сторонам, словно что-то должно было измениться после того, как он попробовал такояки, и разочаровано выкидывает остатки в ближайшую мусорку.
Хирако чувствует себя обманутым.
- Нашел наконец подходящий магазин одежды? - Урахару это, кажется, забавляет.
- Ну да, - скалится Шинджи, поправляя пижонский галстук красного цвета, - я еще в поиске, а ты вот, я гляжу, уже давно определился со стилем.
Урахара усмехается подколке Хирако и поднимается из-за стола, поправляет панамку и надевает гэта.
- Хоть ты и язвителен сегодня как никогда, но я все же обещал помочь.
Хирако чешет шею и зевает:
- Поторапливайся давай, у меня не так много времени, как у тебя.
Они вместе отправляют на поиски подходящего места для тренировок Хирако и остальных сбежавших из Серейтея.
- Как Хиери?
- Мы притираемся, - морщась, отвечает Хирако.
- Это тяжело, но, я думаю, вы справитесь. - Шинджи надеется, что Урахара, как всегда, окажется прав. - Кстати, видел рекламу приехавшего в город цирка?
- Я не люблю клоунов, - Хирако скор и категоричен в решениях.
- Ну, Хиери могут понравятся канатаходцы, - с воодушевлениям начинает махать руками Урахара. Шинджи иногда кажется, что тому доставляет огромное удовольствие просто сам процесс убеждения Хирако.
- И там сладкая вата, - Урахара усмехается, - ты ведь любишь сладкую вату?
Шинджи готов двинуть ему в нос. Но тут выражение лица Киске становится какое-то задумчивое и почти незнакомое:
- Время для нас умерло, а мы все еще живы, так чего ты боишься, Хирако?
- Я ничего не боюсь, - ответ слишком быстр, но Шинджи тут же исправляется, - мне уже нечего бояться.
- Ты уверен? - Киске не смотрит на него, словно и так знает, что он врет.
Хирако глядит под ноги, а через секунду Урахара останавливается перед зданием на углу и с воодушевлением говорит:
- Смотри: большое, просторное, и район удобный.
Шинджи осматривается и кивает, улыбаясь:
- Идеально.
***
Шинджи показывает проколотый язык, Урахара выгибает бровь:
- Что следующее - прыжок с парашюта?
- Не знаю, - Хирако нагло ухмыляется, - но мне стало интересно, как с этой штукой целоваться.
Урахара думает о том, что ему нравится прямолинейность Шинджи.
- Что за царапины? - Киске смотрит на бинты, торчащие из-под рукава рубашки.
Хирако прицокивает языком:
- Тут, кстати, пустые вылезали, в таких количествах, словно крысы по приезду крысолова с сольным выступлением.
Урахара чешет голову под панамкой, смотрит в небо:
- Да-да, дети шалят, а нам разгребать.
И у Хирако нет особого желания спрашивать, что случилось, вновь лезть в дела Серейтея, удостовериться, что это не очередной коварный план Айзена – а Шинджи уверен, что без того здесь не обошлось, – но он понимает, что иначе никак: однажды взяв в руки меч, ты должен защищть то, что тебе дорого, до конца. И хоть пока его подчиненным вроде бы ничего не угрожает, Хирако должен быть в курсе всех событий. Он вздыхает, трет переносицу и садится рядом с Урахарой на подушку:
- Меня интересует, что тебе известно, только по минимуму.
У Урахары прекрасно выходит заговорщицкая улыбка – такая проникновенная, доверительная, что Шинджи понимает без лишних слов: то, что тяготит его, крайне забавляет Урахару, ведь тому все так же нравятся эти игры по уничтожению мира. Хирако непроизвольно поводит плечом, словно отгоняет от себя неприятное предчувствие.
***
- Все вышло, как ты и задумывал, не так ли? – Шинджи заявляется всегда вот так: внезапно, без приглашения. – Этот мальчишка считает себя героем, а о том, что ты всю кашу заварил, никто и не вспомнил.
- Хирако, присядь. Чайку?
- Если ты сейчас скажешь, что я тебе вид на сад закрываю, я твою панамку тебе…
- Де нет, конечно, я рад тебя видеть.
- Лжешь.
Урахара насмешливо смотрит на Хирако из-под панамы:
- Пообсуждаем старые добрые деньки?
Шинджи фыркает, скалится:
- Любишь ты потрепаться.
Урахаре нравилось, когда Шинджи еще не обрезал волосы – мягкие, гладкие, длинные, которые было так приятно пропускать между пальцами. Ласкать, целовать.
- Все твои пошляцкие мысли написаны у тебя на лице, ты это понимаешь?
Шинджи нагло ухмыляется и плюхается рядом с Урахарой.
- Давай чаю, я сегодня еще даже не завтракал.
- Тессай!
Но тот не отзывается. Урахара выругивается под нос и поднимается. Сквозь приоткрытые седзи действительно прекрасный вид на небольшой садик. Ярко-голубое небо, ярко-зеленые кусты… и забор тоже ярко-желтый. Шинджи невольно щурится:
- Джинта красил?
Урахара позади него хмыкает, гремя посудой. Шинджи смотрит на тарелку с молоком в углу.
- Я надеюсь, ее сейчас здесь нет?
Вот так всегда, думает Урахара: заявляется, раздраженно шипя, предъявляет претензии, хотя не живет здесь. Особенно забавно все это выглядит на фоне того, что Хирако отрицает существование каких-либо отношений между ними. У Урахары чешется правая ступня, но руки заняты, и он, неловко покачиваясь, пытается потереть ее о левую ногу. Шинджи наблюдает внимательно через плечо. С этой прической ему не дашь больше девятнадцати – не то что Урахаре с его вечной щетиной, повышенной лохматостью и сонным видом.
Они пьют чай в тишине, каждый думая о своем. Свет сквозь седзи делит комнату напополам, а там, за ними – гладкие камни дорожки, матово лоснящиеся на солнце, запах примятой травы и чуть кисловатый – вялых листьев в куче у забора, слабый ветер, шуршание автомобильных шин со стороны дороги, пикирующие пташки, так же резко взмывающие вверх, след от самолета в высоком небе, крадущиеся, пугливо оглядывающиеся соседские кошки.
В комнате – пыль, мерцающая в косых солнечных лучах, ничем не выводимая сырость в углах, тенистая сеть полумрака и через всю комнату – тонкие, словно золотистые, нити беседы, трепещущие и исчезающие, оставляющие в тишине темные силуэты двух давно уже мертвых и потому не очень молодых мужчин. Есть много вещей, для которых лучше всего быть уже мертвыми, будь то поиски правды, или попытка смириться с тем неуловимым и противоречивым, что всегда гнездится в тебе, или непозволительная роскошь жить без страха. Правда, иногда Урахара сомневается, можно ли называть их существование жизнью, если страха больше нет.
А потом их полумрак смахивают, как паутину в углу, вернувшиеся Уруру и Джинта, Тессай тащится позади с огромными пакетами. И сразу же в комнате становится светло и тесно, Шинджи злится, его бросает в жар, и чешутся ладони. Комната кажется набитой людьми: толкаются локтями, гремят чашками, крошат печенье, тянут руки к подушкам, сваленным кучей. Наперебой рассказывают о прогулке в ближайший супермаркет и о тетке, противной тетке у кассы. У Шинджи возникает острое желание как можно быстрее выбраться отсюда. Он смотрит, смотрит на Урахару, как тот улыбается, кивает, слушая рассказ детей. И Шинджи ищет в его лице усталость, равнодушие или хотя бы желание, с которым он смотрел на Хирако еще недавно, но Киске, кажется, полностью поглощен рассказом Уруру и Джинты – и где-то в глубине души Шинджи чувствует острый укол ревности. Еще несколько минут назад он ощущал внимание Урахары кожей: пристальный взгляд, полуулыбки и язык жестов. Хирако нестерпимо жаждет вернуть все это, и желание такое острое, детское, что он почти улыбается – потому что знает, что это глупо, потому что знает, что Киске так же, как и ему, хочется сейчас добраться до затемненной комнаты как можно быстрее и утонуть под толщей тишины и поцелуев.
И Шиджи выскальзывает из кухни первый, под гомон голосов и топот ног. Урахара следует за ним в свою комнату через пятнадцать минут, прекрасно понимая, что Хирако уже злится.
Шинджи – это непонятная любовь к белому, словно извечное напоминание о близости и повседневности смерти.
Шинджи – это углы тела, острые косточки. Это напряжение, которое можно потрогать руками: натянутые связки и сухожилия, сжатые в кулаки пальцы, стиснутая челюсть. Спать с ним – опасное занятие, ведь всегда сложно предугадать, чего он хочет. Но Урахара готов рискнуть: он начинает и так же спокойно отдает инициативу, если Шинджи напористо кидается на него, или ведет, если Хирако притихает, выжидательно смотрит на него из-под челки, словно хищник перед прыжком.
- Ну же, - Шинджи нетерпелив и любит покомандовать, даже если выбирает пассивную роль. Урахара улыбается уголком губ и целует его. Мягко, осторожно – ведь знает, что это раздражает Хирако. Возбуждает, дразнит. Шинджи рычит и кусает его.
Урахара раздевается быстро, по-змеиному выскальзывает из одежды, ласкает плечи Хирако, шею, заставляя того откинуться на футон. И Киске снова вспоминает золотистые всплески света на волосах Шинджи, а все остальное, здесь и сейчас, перед ним: глаза Хирако и его кожа под губами Урахары, шея, соски. Вдох, выдох, грудная клетка поднимается и опускается под ладонью Киске. Волосы Шинджи коротки, но не настолько, чтобы не вцепиться в них, не оттянуть голову назад, беззащитно открывая шею. Урахара целует кожу над пупком, кусает, не сильно, но ощутимо, зацеловывает тут же покрасневший след – и снова возвращается к шее, к губам. Челка закрывает глаза Хирако и он откидывает ее с лица, резко, раздраженно. Киске видит расширенные зрачки Шинджи, так что глаза кажутся почти черными. Темные глаза, светлые волосы – удивительно красивое сочетание. Завораживающее.
Урахара закидывает длинную ногу Хирако себе на плечо, целует выпирающую косточку у щиколотки. Улыбается тому, что смог так легко пальцами обхватить лодыжку Шинджи, дурашливо дует на влажную кожу и получает в ответ тычок пяткой и жаркий, язвящий шепот:
- Хватит со мной играть.
А глаза ненасытные, и под их взглядом Урахара наконец оживает, томительно тлеет, а потом загорается от одного прикосновения. Кожей к коже. Губами к волосам. И сразу зарыться в них, в запах, в воспоминания об их длине, легкости и послушности, бликах света, запутавшихся в прядях. Хирако цепко держит Урахару за плечо, тянется губами и телом, стоит тому только отодвинуться хоть на сантиметр, и, конечно, больше мешается, но Киске лишь посмеивается в ключицы Шинджи. Кусается, целует, потом меняется с ним местами: ему нравится, как щекочут волосы Хирако, когда тот склоняется за поцелуем, прижимается всем телом в поисках тепла. И Киске замирает, наслаждаясь, давая себе передышку, чтобы перевести дыхание, а потом кладет ладонь на затылок Шинджи, одновременно притягивая и лаская, перебирая золотистые прядки. Но Хирако этого мало – всегда слишком мало. Он жаден до всего, что хоть на мгновение дает ему ощутить себя чуть более живым. Ему нравится трахаться так, чтобы наутро болели колени, ныли распухшие губы и нестерпимо хотелось спать, а на коже, как подтверждение всего, расцветали синяки. Не сказать, что он любит боль, но Хирако кончает куда сильнее, когда Урахара, наконец откинув маску ласкового любовника, впивается ему зубами в шею или плечо, когда трахает его размашисто, впиваясь пальцами в бедра, подчиняя одними движениями, так что Шинджи понимает его без слов. Прогибается до боли в спине, глядя в глаза Урахаре неотрывно, отдаваясь целиком тому, что происходит. И снова Киске жарко дышит ему в уголок рта, целует, покусывая нижнюю губу. Зубами прихватывает металлическую сережку в языке, заставляя Хирако замереть, терпеливо дожидаясь, пока отпустят, а сам в это время ласкает его член, медленно, но так напористо, что Шинджи не выдерживает и стонет, цепляясь ногтями за плечо Урахары. Тот наконец разжимает зубы, и Хирако сразу расслабляется, откидывается на подушку, выгибаясь от ласк Киске, в такт его толчкам дышит тяжело, словно задыхаясь. А когда чувствует, что еще немного – и он кончит, тянется к Урахаре. Тот знает, что нужно Хирако, и тут же впивается в губы глубоким поцелуем, так что Шинджи становится нечем дышать, у него кружится голова, а перед глазами темнеет. Хирако кончает в тот момент, когда, кажется, еще секунда – и он потеряет сознание. Потом он вытягивается рядом с Урахарой, пытаясь отдышаться, прислушиваясь к ощущениям собственного тела. В изнеможении тупо пялится в поток, лениво размышляя о том, сколько времени в Серейте потерял на куда менее приятные занятия.
Они лежат на футоне, из сада пахнет хризантемами, и Хирако морщит нос: он не любит этот запах. Урахара дремлет, приоткрыв рот, закинув руку за голову, выставляя острый небритый подбородок, словно защищаясь от ночных кошмаров и теней. Шинджи не спится; он приоткрывает седзи, голый, садится на подушку, подогнув под себя ноги, и смотрит, как хризантемы, днем медно-красные, а в холодном свете луны перламутрово-золотистые, покачиваются на длинных стеблях. Осень вступила в свои владенья, медленно подбирается, оккупирует сад, так незаметно поначалу оставляя свои следы на листве и траве – а потом, когда все ловушки расставлены, она просто приходит, по-хозяйски окрашивая листву, заставляя поникнуть цветы, забирая остатки тепла.
Хирако не любит осень, потому что за ней следует зима, а Шинджи легко мерзнет.
Урахара просыпается, тихо подходит, молчаливый, бодрствующий в усопшем на ночь мире, глядя на Хирако сверху вниз, рассматривая серебристую от лунного света макушку, острые плечи, торчащие ключицы. Хирако, не поднимая головы, видит только ступни Урахары и, не успев осознать что делает, обхватывает щиколотку большим и указательным пальцами. Они не сходятся, и Урахара тихонько смеется.
- Идиот, - беззлобно шепчет Шинджи. И снова футон слишком узкий для двоих, но они лежат на боку: Хирако, конечно, спиной к Урахаре, который утыкается и размеренно дышит ему в плечо. И там, за стенами, ничего нет, ночью город вымер, и дома – лишь тени будущих развалин, а редкие прохожие – размазанные пятна туши на бумаге, – трепещут и исчезают в предрассветных сумерках.
Они пьют чай поутру, на кухне, когда все спят, и в доме еще тихо. Урахара любит печенья с предсказаньями: с азартом разворачивает маленькие бумажки, читает, хитро щурясь, напуская на себя таинственный вид, словно в этих глупых фразах действительно есть какой-то смысл.
- Человек, с которым вы проведете всю свою жизнь, где-то рядом. Оглянитесь.
И Урахара шутливо оглядывается, на что Хирако только язвит:
- Ты еще незабудку под мышку засунь. Чушь какая.
И Урахара только улыбается; он не выглядит сонным, хотя поспать им этой ночью почти не удалось, он даже не выглядит помятым. Наоборот.
А потом на кухню врывается Хиери, орет, мечет искры гнева и обиды. Хирако только зевает, томно, долго, прикрывая рот ладонью, показывая всем своим видом, что ему, в общем-то, все равно, затем поднимается, но не успевает и шага сделать, как в голову ему летит гэта и полсотни оскорбительных слов:
- Какого хрена, Шинджи, ты здесь расселся? Ты обещал, что придешь на эту тренировку! Ты обещал!
И тут на кухне снова становится невыносимо тесно: появляется Тессай, недовольный, но уже готовый к долгому трудовому дню, Джинта гремит посудой, ворчит по-стариковски под нос о том, что только идиоты заявляются в такую рань без приглашения, за что тут же получает второй гэта по затылку, Уруру трет глаза, зевает, один хвост у нее затянут выше другого и поэтому комично торчит, черный кот, непонятно когда успевший пробраться на кухню, усаживается у блюдца с молоком, вылизывает лапу, косится на шумных гостей и нервно подергивает кончиком хвоста, показывая тем самым свое недовольство. Хирако думает о том, что пора хватать Хиери за шкирку, пока еще она и Тессаю не заехала чем-нибудь, хватать и бежать на тренировку, остальные их уже, наверное, заждались, смотрит на Урахару – но тот продолжает пить чай, с интересом поглядывая по сторонам, словно в цирке, улыбаясь, тонко и слегка отстраненно.
Но Хиери первая хватает Шинджи за рукав и тащит за собой в бункер, где остальные уже ждут их, а потом, после утомительной тренировки, Хирако плетется с ней домой, в комнатенку, что они снимают у одной бабульки. У Шинджи сводит желудок и бурчит живот, он кривит рот и пожимает плечом, когда Хиери оборачивается на звук. Она оставляет его у лавочки, а сама куда-то пропадает. Хирако разваливается на жестком сидении, он чувствует себя измотанным и опустошенным, но до жути удовлетворенным, и не может точно сказать, что тому причина: ночь, проведенная у Урахары, или длинный день, посвященный тренировкам. Хиери возвращается так же внезапно, как и пропадает, склоняется над ним, протягивая ему на раскрытой ладони онигири:
- На, поешь, - и смотрит исподлобья, словно ждет, что Хирако откажется и пошлет ее куда подальше. Но Шинджи принимает онигири под пристальным взглядом Хиери и откусывает, не задумываясь. Жует, и ему кажется что это самый вкусный онигири, который он ел за свою жизнь. Это вообще самое вкусное, что он когда-либо ел.
Пусть это самый обычный онигири, но Хирако внезапно понимает: вот о чем говорил Урахара. Вот то ощущение полноты жизни, как калейдоскоп – яркий, ослепительный, и нужно время, чтобы разглядеть, что состоит он из множества мелких цветных стеклышек, складывается из незаметных и незаменимых мелочей: хорошей драки, жаркого секса, верного друга, обычного онигири, пришедшегося так к месту. И Шинджи улыбается, глядя, как Хиери расправляется со своим рисовым шариком, неловко, но упорно.
- Что? – мямлит она с полным ртом, замечая взгляд Шинджи, он смеется и смахивает с ее щеки рис.
- Давай быстрее уже жуй, я замерз.
- Я тебе поесть купила, а ты еще жаловаться смеешь?
И Хирако не может не думать о том, что он еще бы раз отдал всю прошлую жизнь и не_жизнь в Серейтее за такие моменты.
Ведь он вроде бы жил, когда-то давным-давно, но никогда не чувствовали себя таким живым.
***
- Эй, Урахара!
- О, Хирако-кун, - Урахара улыбается, сейчас он без своей шляпы и без дурацкого зонта, но его улыбка кажется Шинджи столько же далекой, как в дождливый день их встречи на грунте, - на задание?
- Да нет, пробегом, - Хирако скалится, поправляет галстук, - туда и обратно. У меня есть дела поважнее.
Урахара кивает головой, но Шинджи чувствует, что мыслями он далеко, весь в расчетах, делах отряда и новых экспериментах. И Хирако чувствует себя обманутым, совсем чуть-чуть, но все же – оттого, что их пути так разошлись. И то, что для одного оказалось временной передышкой, для другого стало новой жизнью.
- Живой, но не как я, - шепчет он в спину Урахаре, отворачивается, засунув руки в карманы. Щурится на солнце, зевает и продолжает свой путь, насвистывая в предвкушении прекрасного денька: Хиери заявила, что хочет пикник в парке, остальные поддержали ее, а Шинджи… сделал вид, что уступил.
Хирако чувствует смутную тоску от того, что Урахара не оправдал его ожиданий, но одновременно и благодарность.
Автор: ~BlackStar~.
Бета: Irgana.
Герои/Пейринг: Урахара/Шинджи.
Рейтинг: НЦ-17.
Жанр: Романс, драма.
Краткое содержание: Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живешь. В Ключевский.
Предупреждения: ООС, АУ, написано уже с оглядкой на последние главы манги.
Дисклеймер: ни на что не претендую.
Написано: для Прокопян любит тебя. по заявке: Урахара/Хирако - о них я готова прочесть все что угодно, разве что смерти одного из персонажей ой как не желаю.
Комментарии: В Германии незабудка считалась волшебным цветком, с помощью которого можно узнать имя суженого или суженой. Для этого нужно взять найденную случайно на дороге незабудку, положить ее под мышку и, не говоря ни слова, идти домой. Имя первого встретившетося мужчины или первой женщины и будет именем суженого или суженой.
читать дальшеШинджи помнит тот день, когда они с Урахарой встретились в Каракуре впервые после побега из Серейтея. Шел дождь, Хирако прятался под деревом, разглядывая разбегающихся от потоков воды людей, испуганных, утопающих, редкие машины, скользящие по улицам, словно лодки. Урахара шлепал прямо по лужам, а Хирако думал о том, насколько неудобно сейчас в гэта – мокро, скользко, холодно. И Шинджи было интересно, о чем можно так задуматься, чтобы не обращать внимания на этот дискомфорт.
- Эй, - Урахара улыбался из-под зонта, из-под панамки, и его улыбка казалась такой далекой, такой чужой сквозь пелену дождя, - давно не виделись.
- Какой-то пяток лет, проваливай, - отвечал Шинджи; в ботинках хлюпало, за шиворот уже давно натекло, и казалось, что влага повсюду, что это очередной всемирный потоп. Их окружило и заливало, и вся вода стекалась сюда, к ногам Шинджи, по опустевшим улицам, со всех концов города, к этой небольшой площади с парочкой деревьев, скамеек и странным памятником. И все вокруг выглядело нереальным: серое небо, асфальт, тучи, стены домов, - неживым, застывшим и убогим, почти ненастоящим. И сам Хирако словно застрял на перекрестке между мирами. Живые и мертвые, Серейтей и грунт, пустой и вайзард. Бежать некуда – ведь от самого себя не спрячешься.
– Проваливай, - повторил Шинджи.
Но Урахара начал болтать, активно жестикулируя, рассыпая сотни слов, и в голове Шинджи гудело не понятно от чего – шума дождя или этого внезапного многословия. И даже что раздражало его больше, Хирако уже не мог осознать.
Шинджи поднял взгляд и понял, что Урахара все это время пристально смотрел на него. Серые глаза, глаза цвета дождевой воды, мокрого асфальты, тяжелых туч, затянувших небо. Еще один призрак этого мертвого города. И Киске говорил, раз за разом повторяя знакомые слова, не желавшие складываться для Хирако в предложения. Шинджи лишь смотрел, как Урахара, словно паук, плетет вокруг него сеть: золотистые нити слов, от Киске к Шинджи. И кокон грел, почти обжигая. Смысл слов был еще не уловим, но уже оглушающее болезнен:
- …бесполезный…глупый…бестолковый…жалкий…бессильный…
И Хирако не ожидал это услышать: не от Урахары, не здесь и сейчас, но Киске словно озвучивал мысли Шинджи, его страхи, спрятанные глубоко внутри, подальше ото всех, под напускной бравадой и показным цинизмом. Кровь прилила к лицу Хирако – он чувствовал, как горят губы, как ноют пальцы в предвкушении удара. И вспышки ярости, злости – бликами по нитям и дождевым каплям, и кокон стал плотнее, Шинджи потянулся, чтобы схватить Урахару за рукав юкаты, но тот так легко и быстро отступил, так неожиданно ловко, что Шинджи незаметно для себя сделал шаг вперед, жадно вдыхая. И, лишь осознав, что не поймал ничего, кроме воздуха и нескольких капель дождя, рассмеялся, зло, жарко, сощурился – и наконец расслабился, зевнув, откинул мокрые длинные пряди с лица.
Урахара стоял поодаль, сутулясь, зябко поводя плечами и пытаясь спрятать замерзающие руки в рукава.
- Пошли, я жрать хочу, - сказал Шинджи, возвращаясь к своему обычному состоянию, - да и от чайку не откажусь.
Урахара усмехнулся:
- Проваливай.
- Ну уж нет, Урахара, - Шинджи потеснил его под зонтом, перехватывая инициативу, накрывая пальцы Киске своими и пододвигая зонт на середину между ними, - с тебя пожрать.
Урахара хмыкнул:
- По тебе видно, что ты крайне бестолково проводишь время. Знаешь, тут неподалеку есть прекрасный парк, там очень приятно можно отдохнуть: пикник устроить, змея позапускать. А справа от входа продают вкуснейшие такояки, нигде такого больше нет, вот онигири у них…
И Шинджи презрительно скривился про себя: парк, такояки, змей. Пару часов назад он дрался с Хиери, Пустым внутри себя и, конечно, собственными страхами; всего его мысли лишь о том, как долго они будут обучаться удерживать маски, и нужно было еще найти место, где тренироваться. А теперь он стоял под зонтом, замерев, и слушал безоблачную болтовню, словно Урахара никогда не был шинигами, словно никогда не убивал ради вселенского равновесия душ, словно все еще был просто живым. И это казалось Шинджи почти невероятным. Он смотрел на Урахару, пытаясь понять – по жестам, взглядам, улыбкам, – но не понимал. Пытался поймать ту искру жизни, заставлявшую Урахару, в общем-то, оказавшегося в том же положении, что и Хирако, сейчас так беззаботно болтать о всяких глупостях.
И позже, в спальне Урахары, после того как они занимались сексом, Шинджи, еще возбужденный, но уже насытившийся, собственным мечом обрезал длинные волосы. Неровно, слегка нервно, но торопливо, словно боясь передумать. Урахара молча наблюдал за тем, как на полу сворачиваются кольцами золотистые локоны, как двигаются острые лопатки Шинджи под кожей от каждого действия, как выпирают ребра от участившегося дыхания.
И золотые нити уже неявно, но ощутимо, опутали их. Шинджи на секунду показалось, что он начал понимать, о чем говорит Урахара – но лишь на секунду, а потом все ушло, очарование момента и запал отступили, и Хирако вновь остался один на один со своими страхами.
Когда Шинджи проснулся, солнце еще не взошло, Киске спал, зарывшись лицом в подушку, голой пяткой указывая на дверь. И Хирако ушел.
Из темной и пыльной комнаты Урахары, из магазинчика, где так непривычно для Шинджи пахло домом.
***
Шинджи не появляется у Урахары больше недели, он чувствует подъем сил, и дела потихоньку налаживаются; но его тянет в магазинчик, словно там ждет что-то, что он давно искал. Однажды, проходя мимо того самого парка, Хирако вспоминает о пикнике, змее и такояки. Подходит к прилавку и разглядывает ровные, аккуратные ряды похожих шариков, не решаясь выбрать, хотя прекрасно понимает, что они все одинаковые. Пока он хмурится и размышляет, подходит продавец и начинает нахваливать товар, что раздражает Шинджи безмерно. Он, морщась, слушает этот поток бесконечных прилагательных и восхищенных междометий, а потом тычет пальцем в ближайший такояки, расплачивается и торопливо, не дожидаясь сдачи, уходит.
Незанятую лавочку в парке приходится поискать, Хирако плюхается на ту, что подальше от дорожки, спиной к проходящим мимо, разглядывает покупку так серьезно и пристально, словно это опасное и еще не изученное двенадцатым отрядом существо. Кусает, задумчиво жует, хмурится и снова кусает. Оглядывается по сторонам, словно что-то должно было измениться после того, как он попробовал такояки, и разочаровано выкидывает остатки в ближайшую мусорку.
Хирако чувствует себя обманутым.
***
Он все-таки возвращается в магазинчик Урахары, уже куда более уверенный в себе, но словно еще до конца не определившийся, куда ему двигаться дальше.
- Нашел наконец подходящий магазин одежды? - Урахару это, кажется, забавляет.
- Ну да, - скалится Шинджи, поправляя пижонский галстук красного цвета, - я еще в поиске, а ты вот, я гляжу, уже давно определился со стилем.
Урахара усмехается подколке Хирако и поднимается из-за стола, поправляет панамку и надевает гэта.
- Хоть ты и язвителен сегодня как никогда, но я все же обещал помочь.
Хирако чешет шею и зевает:
- Поторапливайся давай, у меня не так много времени, как у тебя.
Они вместе отправляют на поиски подходящего места для тренировок Хирако и остальных сбежавших из Серейтея.
- Как Хиери?
- Мы притираемся, - морщась, отвечает Хирако.
- Это тяжело, но, я думаю, вы справитесь. - Шинджи надеется, что Урахара, как всегда, окажется прав. - Кстати, видел рекламу приехавшего в город цирка?
- Я не люблю клоунов, - Хирако скор и категоричен в решениях.
- Ну, Хиери могут понравятся канатаходцы, - с воодушевлениям начинает махать руками Урахара. Шинджи иногда кажется, что тому доставляет огромное удовольствие просто сам процесс убеждения Хирако.
- И там сладкая вата, - Урахара усмехается, - ты ведь любишь сладкую вату?
Шинджи готов двинуть ему в нос. Но тут выражение лица Киске становится какое-то задумчивое и почти незнакомое:
- Время для нас умерло, а мы все еще живы, так чего ты боишься, Хирако?
- Я ничего не боюсь, - ответ слишком быстр, но Шинджи тут же исправляется, - мне уже нечего бояться.
- Ты уверен? - Киске не смотрит на него, словно и так знает, что он врет.
Хирако глядит под ноги, а через секунду Урахара останавливается перед зданием на углу и с воодушевлением говорит:
- Смотри: большое, просторное, и район удобный.
Шинджи осматривается и кивает, улыбаясь:
- Идеально.
***
Шинджи показывает проколотый язык, Урахара выгибает бровь:
- Что следующее - прыжок с парашюта?
- Не знаю, - Хирако нагло ухмыляется, - но мне стало интересно, как с этой штукой целоваться.
Урахара думает о том, что ему нравится прямолинейность Шинджи.
- Что за царапины? - Киске смотрит на бинты, торчащие из-под рукава рубашки.
Хирако прицокивает языком:
- Тут, кстати, пустые вылезали, в таких количествах, словно крысы по приезду крысолова с сольным выступлением.
Урахара чешет голову под панамкой, смотрит в небо:
- Да-да, дети шалят, а нам разгребать.
И у Хирако нет особого желания спрашивать, что случилось, вновь лезть в дела Серейтея, удостовериться, что это не очередной коварный план Айзена – а Шинджи уверен, что без того здесь не обошлось, – но он понимает, что иначе никак: однажды взяв в руки меч, ты должен защищть то, что тебе дорого, до конца. И хоть пока его подчиненным вроде бы ничего не угрожает, Хирако должен быть в курсе всех событий. Он вздыхает, трет переносицу и садится рядом с Урахарой на подушку:
- Меня интересует, что тебе известно, только по минимуму.
У Урахары прекрасно выходит заговорщицкая улыбка – такая проникновенная, доверительная, что Шинджи понимает без лишних слов: то, что тяготит его, крайне забавляет Урахару, ведь тому все так же нравятся эти игры по уничтожению мира. Хирако непроизвольно поводит плечом, словно отгоняет от себя неприятное предчувствие.
***
- Все вышло, как ты и задумывал, не так ли? – Шинджи заявляется всегда вот так: внезапно, без приглашения. – Этот мальчишка считает себя героем, а о том, что ты всю кашу заварил, никто и не вспомнил.
- Хирако, присядь. Чайку?
- Если ты сейчас скажешь, что я тебе вид на сад закрываю, я твою панамку тебе…
- Де нет, конечно, я рад тебя видеть.
- Лжешь.
Урахара насмешливо смотрит на Хирако из-под панамы:
- Пообсуждаем старые добрые деньки?
Шинджи фыркает, скалится:
- Любишь ты потрепаться.
Урахаре нравилось, когда Шинджи еще не обрезал волосы – мягкие, гладкие, длинные, которые было так приятно пропускать между пальцами. Ласкать, целовать.
- Все твои пошляцкие мысли написаны у тебя на лице, ты это понимаешь?
Шинджи нагло ухмыляется и плюхается рядом с Урахарой.
- Давай чаю, я сегодня еще даже не завтракал.
- Тессай!
Но тот не отзывается. Урахара выругивается под нос и поднимается. Сквозь приоткрытые седзи действительно прекрасный вид на небольшой садик. Ярко-голубое небо, ярко-зеленые кусты… и забор тоже ярко-желтый. Шинджи невольно щурится:
- Джинта красил?
Урахара позади него хмыкает, гремя посудой. Шинджи смотрит на тарелку с молоком в углу.
- Я надеюсь, ее сейчас здесь нет?
Вот так всегда, думает Урахара: заявляется, раздраженно шипя, предъявляет претензии, хотя не живет здесь. Особенно забавно все это выглядит на фоне того, что Хирако отрицает существование каких-либо отношений между ними. У Урахары чешется правая ступня, но руки заняты, и он, неловко покачиваясь, пытается потереть ее о левую ногу. Шинджи наблюдает внимательно через плечо. С этой прической ему не дашь больше девятнадцати – не то что Урахаре с его вечной щетиной, повышенной лохматостью и сонным видом.
Они пьют чай в тишине, каждый думая о своем. Свет сквозь седзи делит комнату напополам, а там, за ними – гладкие камни дорожки, матово лоснящиеся на солнце, запах примятой травы и чуть кисловатый – вялых листьев в куче у забора, слабый ветер, шуршание автомобильных шин со стороны дороги, пикирующие пташки, так же резко взмывающие вверх, след от самолета в высоком небе, крадущиеся, пугливо оглядывающиеся соседские кошки.
В комнате – пыль, мерцающая в косых солнечных лучах, ничем не выводимая сырость в углах, тенистая сеть полумрака и через всю комнату – тонкие, словно золотистые, нити беседы, трепещущие и исчезающие, оставляющие в тишине темные силуэты двух давно уже мертвых и потому не очень молодых мужчин. Есть много вещей, для которых лучше всего быть уже мертвыми, будь то поиски правды, или попытка смириться с тем неуловимым и противоречивым, что всегда гнездится в тебе, или непозволительная роскошь жить без страха. Правда, иногда Урахара сомневается, можно ли называть их существование жизнью, если страха больше нет.
А потом их полумрак смахивают, как паутину в углу, вернувшиеся Уруру и Джинта, Тессай тащится позади с огромными пакетами. И сразу же в комнате становится светло и тесно, Шинджи злится, его бросает в жар, и чешутся ладони. Комната кажется набитой людьми: толкаются локтями, гремят чашками, крошат печенье, тянут руки к подушкам, сваленным кучей. Наперебой рассказывают о прогулке в ближайший супермаркет и о тетке, противной тетке у кассы. У Шинджи возникает острое желание как можно быстрее выбраться отсюда. Он смотрит, смотрит на Урахару, как тот улыбается, кивает, слушая рассказ детей. И Шинджи ищет в его лице усталость, равнодушие или хотя бы желание, с которым он смотрел на Хирако еще недавно, но Киске, кажется, полностью поглощен рассказом Уруру и Джинты – и где-то в глубине души Шинджи чувствует острый укол ревности. Еще несколько минут назад он ощущал внимание Урахары кожей: пристальный взгляд, полуулыбки и язык жестов. Хирако нестерпимо жаждет вернуть все это, и желание такое острое, детское, что он почти улыбается – потому что знает, что это глупо, потому что знает, что Киске так же, как и ему, хочется сейчас добраться до затемненной комнаты как можно быстрее и утонуть под толщей тишины и поцелуев.
И Шиджи выскальзывает из кухни первый, под гомон голосов и топот ног. Урахара следует за ним в свою комнату через пятнадцать минут, прекрасно понимая, что Хирако уже злится.
Шинджи – это непонятная любовь к белому, словно извечное напоминание о близости и повседневности смерти.
Шинджи – это углы тела, острые косточки. Это напряжение, которое можно потрогать руками: натянутые связки и сухожилия, сжатые в кулаки пальцы, стиснутая челюсть. Спать с ним – опасное занятие, ведь всегда сложно предугадать, чего он хочет. Но Урахара готов рискнуть: он начинает и так же спокойно отдает инициативу, если Шинджи напористо кидается на него, или ведет, если Хирако притихает, выжидательно смотрит на него из-под челки, словно хищник перед прыжком.
- Ну же, - Шинджи нетерпелив и любит покомандовать, даже если выбирает пассивную роль. Урахара улыбается уголком губ и целует его. Мягко, осторожно – ведь знает, что это раздражает Хирако. Возбуждает, дразнит. Шинджи рычит и кусает его.
Урахара раздевается быстро, по-змеиному выскальзывает из одежды, ласкает плечи Хирако, шею, заставляя того откинуться на футон. И Киске снова вспоминает золотистые всплески света на волосах Шинджи, а все остальное, здесь и сейчас, перед ним: глаза Хирако и его кожа под губами Урахары, шея, соски. Вдох, выдох, грудная клетка поднимается и опускается под ладонью Киске. Волосы Шинджи коротки, но не настолько, чтобы не вцепиться в них, не оттянуть голову назад, беззащитно открывая шею. Урахара целует кожу над пупком, кусает, не сильно, но ощутимо, зацеловывает тут же покрасневший след – и снова возвращается к шее, к губам. Челка закрывает глаза Хирако и он откидывает ее с лица, резко, раздраженно. Киске видит расширенные зрачки Шинджи, так что глаза кажутся почти черными. Темные глаза, светлые волосы – удивительно красивое сочетание. Завораживающее.
Урахара закидывает длинную ногу Хирако себе на плечо, целует выпирающую косточку у щиколотки. Улыбается тому, что смог так легко пальцами обхватить лодыжку Шинджи, дурашливо дует на влажную кожу и получает в ответ тычок пяткой и жаркий, язвящий шепот:
- Хватит со мной играть.
А глаза ненасытные, и под их взглядом Урахара наконец оживает, томительно тлеет, а потом загорается от одного прикосновения. Кожей к коже. Губами к волосам. И сразу зарыться в них, в запах, в воспоминания об их длине, легкости и послушности, бликах света, запутавшихся в прядях. Хирако цепко держит Урахару за плечо, тянется губами и телом, стоит тому только отодвинуться хоть на сантиметр, и, конечно, больше мешается, но Киске лишь посмеивается в ключицы Шинджи. Кусается, целует, потом меняется с ним местами: ему нравится, как щекочут волосы Хирако, когда тот склоняется за поцелуем, прижимается всем телом в поисках тепла. И Киске замирает, наслаждаясь, давая себе передышку, чтобы перевести дыхание, а потом кладет ладонь на затылок Шинджи, одновременно притягивая и лаская, перебирая золотистые прядки. Но Хирако этого мало – всегда слишком мало. Он жаден до всего, что хоть на мгновение дает ему ощутить себя чуть более живым. Ему нравится трахаться так, чтобы наутро болели колени, ныли распухшие губы и нестерпимо хотелось спать, а на коже, как подтверждение всего, расцветали синяки. Не сказать, что он любит боль, но Хирако кончает куда сильнее, когда Урахара, наконец откинув маску ласкового любовника, впивается ему зубами в шею или плечо, когда трахает его размашисто, впиваясь пальцами в бедра, подчиняя одними движениями, так что Шинджи понимает его без слов. Прогибается до боли в спине, глядя в глаза Урахаре неотрывно, отдаваясь целиком тому, что происходит. И снова Киске жарко дышит ему в уголок рта, целует, покусывая нижнюю губу. Зубами прихватывает металлическую сережку в языке, заставляя Хирако замереть, терпеливо дожидаясь, пока отпустят, а сам в это время ласкает его член, медленно, но так напористо, что Шинджи не выдерживает и стонет, цепляясь ногтями за плечо Урахары. Тот наконец разжимает зубы, и Хирако сразу расслабляется, откидывается на подушку, выгибаясь от ласк Киске, в такт его толчкам дышит тяжело, словно задыхаясь. А когда чувствует, что еще немного – и он кончит, тянется к Урахаре. Тот знает, что нужно Хирако, и тут же впивается в губы глубоким поцелуем, так что Шинджи становится нечем дышать, у него кружится голова, а перед глазами темнеет. Хирако кончает в тот момент, когда, кажется, еще секунда – и он потеряет сознание. Потом он вытягивается рядом с Урахарой, пытаясь отдышаться, прислушиваясь к ощущениям собственного тела. В изнеможении тупо пялится в поток, лениво размышляя о том, сколько времени в Серейте потерял на куда менее приятные занятия.
Они лежат на футоне, из сада пахнет хризантемами, и Хирако морщит нос: он не любит этот запах. Урахара дремлет, приоткрыв рот, закинув руку за голову, выставляя острый небритый подбородок, словно защищаясь от ночных кошмаров и теней. Шинджи не спится; он приоткрывает седзи, голый, садится на подушку, подогнув под себя ноги, и смотрит, как хризантемы, днем медно-красные, а в холодном свете луны перламутрово-золотистые, покачиваются на длинных стеблях. Осень вступила в свои владенья, медленно подбирается, оккупирует сад, так незаметно поначалу оставляя свои следы на листве и траве – а потом, когда все ловушки расставлены, она просто приходит, по-хозяйски окрашивая листву, заставляя поникнуть цветы, забирая остатки тепла.
Хирако не любит осень, потому что за ней следует зима, а Шинджи легко мерзнет.
Урахара просыпается, тихо подходит, молчаливый, бодрствующий в усопшем на ночь мире, глядя на Хирако сверху вниз, рассматривая серебристую от лунного света макушку, острые плечи, торчащие ключицы. Хирако, не поднимая головы, видит только ступни Урахары и, не успев осознать что делает, обхватывает щиколотку большим и указательным пальцами. Они не сходятся, и Урахара тихонько смеется.
- Идиот, - беззлобно шепчет Шинджи. И снова футон слишком узкий для двоих, но они лежат на боку: Хирако, конечно, спиной к Урахаре, который утыкается и размеренно дышит ему в плечо. И там, за стенами, ничего нет, ночью город вымер, и дома – лишь тени будущих развалин, а редкие прохожие – размазанные пятна туши на бумаге, – трепещут и исчезают в предрассветных сумерках.
Они пьют чай поутру, на кухне, когда все спят, и в доме еще тихо. Урахара любит печенья с предсказаньями: с азартом разворачивает маленькие бумажки, читает, хитро щурясь, напуская на себя таинственный вид, словно в этих глупых фразах действительно есть какой-то смысл.
- Человек, с которым вы проведете всю свою жизнь, где-то рядом. Оглянитесь.
И Урахара шутливо оглядывается, на что Хирако только язвит:
- Ты еще незабудку под мышку засунь. Чушь какая.
И Урахара только улыбается; он не выглядит сонным, хотя поспать им этой ночью почти не удалось, он даже не выглядит помятым. Наоборот.
А потом на кухню врывается Хиери, орет, мечет искры гнева и обиды. Хирако только зевает, томно, долго, прикрывая рот ладонью, показывая всем своим видом, что ему, в общем-то, все равно, затем поднимается, но не успевает и шага сделать, как в голову ему летит гэта и полсотни оскорбительных слов:
- Какого хрена, Шинджи, ты здесь расселся? Ты обещал, что придешь на эту тренировку! Ты обещал!
И тут на кухне снова становится невыносимо тесно: появляется Тессай, недовольный, но уже готовый к долгому трудовому дню, Джинта гремит посудой, ворчит по-стариковски под нос о том, что только идиоты заявляются в такую рань без приглашения, за что тут же получает второй гэта по затылку, Уруру трет глаза, зевает, один хвост у нее затянут выше другого и поэтому комично торчит, черный кот, непонятно когда успевший пробраться на кухню, усаживается у блюдца с молоком, вылизывает лапу, косится на шумных гостей и нервно подергивает кончиком хвоста, показывая тем самым свое недовольство. Хирако думает о том, что пора хватать Хиери за шкирку, пока еще она и Тессаю не заехала чем-нибудь, хватать и бежать на тренировку, остальные их уже, наверное, заждались, смотрит на Урахару – но тот продолжает пить чай, с интересом поглядывая по сторонам, словно в цирке, улыбаясь, тонко и слегка отстраненно.
Но Хиери первая хватает Шинджи за рукав и тащит за собой в бункер, где остальные уже ждут их, а потом, после утомительной тренировки, Хирако плетется с ней домой, в комнатенку, что они снимают у одной бабульки. У Шинджи сводит желудок и бурчит живот, он кривит рот и пожимает плечом, когда Хиери оборачивается на звук. Она оставляет его у лавочки, а сама куда-то пропадает. Хирако разваливается на жестком сидении, он чувствует себя измотанным и опустошенным, но до жути удовлетворенным, и не может точно сказать, что тому причина: ночь, проведенная у Урахары, или длинный день, посвященный тренировкам. Хиери возвращается так же внезапно, как и пропадает, склоняется над ним, протягивая ему на раскрытой ладони онигири:
- На, поешь, - и смотрит исподлобья, словно ждет, что Хирако откажется и пошлет ее куда подальше. Но Шинджи принимает онигири под пристальным взглядом Хиери и откусывает, не задумываясь. Жует, и ему кажется что это самый вкусный онигири, который он ел за свою жизнь. Это вообще самое вкусное, что он когда-либо ел.
Пусть это самый обычный онигири, но Хирако внезапно понимает: вот о чем говорил Урахара. Вот то ощущение полноты жизни, как калейдоскоп – яркий, ослепительный, и нужно время, чтобы разглядеть, что состоит он из множества мелких цветных стеклышек, складывается из незаметных и незаменимых мелочей: хорошей драки, жаркого секса, верного друга, обычного онигири, пришедшегося так к месту. И Шинджи улыбается, глядя, как Хиери расправляется со своим рисовым шариком, неловко, но упорно.
- Что? – мямлит она с полным ртом, замечая взгляд Шинджи, он смеется и смахивает с ее щеки рис.
- Давай быстрее уже жуй, я замерз.
- Я тебе поесть купила, а ты еще жаловаться смеешь?
И Хирако не может не думать о том, что он еще бы раз отдал всю прошлую жизнь и не_жизнь в Серейтее за такие моменты.
Ведь он вроде бы жил, когда-то давным-давно, но никогда не чувствовали себя таким живым.
***
- Эй, Урахара!
- О, Хирако-кун, - Урахара улыбается, сейчас он без своей шляпы и без дурацкого зонта, но его улыбка кажется Шинджи столько же далекой, как в дождливый день их встречи на грунте, - на задание?
- Да нет, пробегом, - Хирако скалится, поправляет галстук, - туда и обратно. У меня есть дела поважнее.
Урахара кивает головой, но Шинджи чувствует, что мыслями он далеко, весь в расчетах, делах отряда и новых экспериментах. И Хирако чувствует себя обманутым, совсем чуть-чуть, но все же – оттого, что их пути так разошлись. И то, что для одного оказалось временной передышкой, для другого стало новой жизнью.
- Живой, но не как я, - шепчет он в спину Урахаре, отворачивается, засунув руки в карманы. Щурится на солнце, зевает и продолжает свой путь, насвистывая в предвкушении прекрасного денька: Хиери заявила, что хочет пикник в парке, остальные поддержали ее, а Шинджи… сделал вид, что уступил.
Хирако чувствует смутную тоску от того, что Урахара не оправдал его ожиданий, но одновременно и благодарность.
Благодарность за возможность почувствовать себя снова живым.
@темы: Фанфики, яой, 4 тур (2010 год)
